Тайник
Шрифт:
Дутарте пожал плечами.
— По-моему, такие ответственные работы должны вести европейские специалисты. Если произойдет авария, полетят все сроки.
— Вы, конечно, правы, но Тунис не имеет специалистов по глубинному бурению, а ООН их не поставляет. Случилось что-нибудь серьезное? — Они молчали. — Если да, то вы должны поставить меня в известность, — добавил он резко. Он прекрасно понимал, что многим коллегам пришлось не по нутру, что он, чех, был назначен главным геологом, а теперь еще и замещал Тиссо.
— Нет,
— С этим я согласен. Хотя ваше определение не совсем точно, мы предполагаем, что нас ожидает, но все же сюрпризы не исключены. Завтра же побываю на «двойке», но заменить мастера не могу, это отразилось бы на сотрудничестве европейцев и тунисцев. Мы служащие ООН, а Фуад — на службе тунисского государства. Наша обязанность — провести разведку, подсчитать запасы и определить стоимость. Это все. Других поручений я не получал.
Он отодвинул тарелку. Об еде и думать не хотелось. Ко всему еще и это столкновение. Тут явно скрестились противоположные интересы. Французы предпочли бы, чтобы вся разведка была поручена только им.
Голова трещала от боли. Этого ему только не хватало — замещать Тиссо. Пятнадцать европейцев, сорок тунисцев — и надо, чтоб все были довольны. Только экспедиция в пустыне — это вам не фабрика…
— Уже уходите? Надеюсь, вы не истолковали наши сомнения в дурном смысле? — пытался удержать его Дутарте.
— Нет, нисколько, — сказал он с улыбкой. — Все правильно, я учту ваши замечания. — Глаза его уже не смотрели так холодно. — Но разве вы не чувствуете — ирифи. На вас он не действует? У меня голова трещит целый день. Извините, что я был так раздражителен. Лучше я исчезну, чтобы прилечь, хочу завтра встать пораньше.
— Сначала зайдемте ко мне на рюмочку, — сказал сидевший за соседним столиком руководитель группы эксплуатации Курт Вейбел. — Знаю я эти песчаные бури. Если она начнет бушевать на другом краю Сахары, я почувствую ее первым. Нам нужно немного выпить, хотя бы по рюмочке на ночь, это освежит нас обоих.
Винтер вышел из-за стола.
— Мы никак не избавимся от колониальных привычек, — говорил Вейбел, пока они шли бесконечно тихой, серебристой ночью к его палатке. — С французами всегда недоразумения, а потом удивляются, что арабы их терпеть не могут.
Небольшого роста, подвижный немец с нежным, почти женским лицом, и притом замечательный организатор. Внешне он походил на пастора, так его порой за глаза и называли.
— Мы, немцы, другие…
— Я чех, коллега, если вы этого до сих пор не заметили, — усмехнулся Винтер.
— Я знаю, но, в сущности, это одно и то же, мы живем рядом уже более тысячи лет и хорошо знаем сильные и слабые стороны друг друга.
Он первым вошел в палатку и включил свет.
— Мы с вами не колонизаторы, по крайней мере послевоенное поколение. Это французы… — На письменном столе — кучи бумаг. — Не присядете?
— Лучше уж так, я на самом деле…
— Я вас не задержу. Посмотрите, барометр все падает. Завтра или послезавтра буря до нас доберется.
Он подошел к небольшому дорожному холодильнику и вынул бутылку коньяку.
Пророк закрыл глаза.
Они выпили. Холодный воздух проникал через открытый вход, изгоняя из палатки духоту.
— Я плохо здесь сплю, не высыпаюсь, даже отдыхая на побережье, — только дома, в своей постели, — тихо сказал Вей- бел, улыбнулся и долил рюмки. — Не могу больше ждать… А вы когда собираетесь в отпуск? Когда вернется Тиссо?
— Еще не знаю, зависит от ситуации. Теперь у меня полно работы, — сказал он уклончиво. — Благодарю за угощение, отличный коньяк, теперь очередь за мной. Может быть, завтра — если будем в лучшей форме… — Он допил рюмку. — Доброй ночи.
— Доброй, — вздохнул Вейбел, чуть пожал плечами и налил себе снова.
Винтер вышел в неподвижную ночь. Ветер улегся, месяц светил неестественно ярко, казалось, до него рукой подать. Он посмотрел на небо: звезды растворились в лунном сиянии. Или их закрывала тончайшая дымка поднятой смерчем на огромную высоту пыли. Да, погода меняется. Только бы продержалась до завтрашнего полудня, подумал он. Чтобы Генрика могла спокойно вернуться в Туррис Тамаллени. Встретить песчаную бурю страшно и на хорошей дороге, а уж на верблюжьей тропе посреди пустыни… Острие страха вонзилось в висок. Только бы она правильно оценила положение!
Он остановился возле палатки и долго всматривался в великолепие ночного неба. Однако поймал себя на том, что думает вовсе не о космических глубинах и даже не о судьбе Генрики, а о том, наблюдали ли за ним сегодня вечером. Чьи глаза следили за ним или следят до сих пор? Может, кто-то смотрит в бинокль из лагеря рабочих? На лбу выступил пот, спина стала вдруг мокрой. Но скорее всего, это от выпитого коньяка. Было бы легче, если бы те люди как-то дали о себе знать, не так бы давила неопределенность…
Он вздохнул и вошел в палатку. Шольцу, чтобы утром быть в Тунисе, надо выехать еще до полуночи. Это четыреста пятьдесят километров.
Он не хотел самому себе признаться в том, что не отваживается думать о Тиссо, не хочет попробовать представить, где он сейчас, о чем думает, на что надеется. Скорее всего, только на него, Винтера. Он теперь отвечает за жизнь Тиссо, является единственной его надеждой. Надеждой… Какой надеждой? Почему, собственно, он должен платить по чужим счетам? С утра прошло уже десять тысяч лет, Тиссо давно забыт, будто его и не было…