Тайное становится явным
Шрифт:
Он закурил и стал думать о письме, которое нашел у Габби. "Очень интересный документ," – подумал Калагэн. "И не только интересный, но и полезный. В нем был только один серьезный факт, но он указывал на то, что, наконец-то, в деле Вендейна что-то начало проясняться."
Калагэну нравились факты, так как они давали возможность начать работу. А письмо Рупи, как ему представлялось, было чрезвычайно показательным документом.
Он достал из кармана копию письма и просмотрел ее. Открылась дверь, и какой-то полицейский объявил, что мистер Велпертон освободился, и попросил следовать за ним.
На его лице было выражение блаженной невинности. Полицейский придержал дверь, и Калагэн вошел в кабинет.
Валпертон сидел за письменным столом, спиною к окну. Стол был огромным. В конце его, с левой стороны, держа в руках открытый блокнот и карандаш, сидел сержант Гридди, известный тем, что он мог стенографировать быстрее, чем говорилось то, что он записывал.
Валпертону было тридцать восемь лет. У него было круглое лицо с внимательными глазами и колючий характер. Он немало был наслышал о Калагэне и его фирме. Его удивляло, что Гринголл и еще несколько высокопоставленных сотрудников Ярда о Калагэне говорили с определенным уважением. Сам Валпертон Калагэна не уважал. Ему не нравились частные детективы, и он считал, что в системе юриспруденции Англии не должно быть места частному сыску. С самого начала всем сердцем он не любил частных сыщиков.
– Доброе утро, Калагэн, – поздоровался он. – Я понимаю, что у вас есть что мне сказать. Но прежде чем вы это скажете, мне хотелось бы очень четко объяснить вам свою позицию, и одновременно выяснить вашу.
Калагэн не произнес ни слова.
Он подошел к стене, взял стоявший там стул и вернулся с ним к столу инспектора, затем сел, скрестив ноги, и с видимым удовольствием затянулся сигаретой.
– Это то, что мне хотелось бы услышать, – сказал он. – Я думаю, что это самое лучшее, что мы можем сделать. Поэтому, давайте Валпертон, проясняйте вашу позицию и не теряйте времени, так как я очень занят.
У Валпертона слегка приподнялись брови. Гридли заулыбался, уткнув глаза в блокнот.
– Хорошо, – начал Валпертон, – вкратце моя позиция такова. Я понимаю, что, как сказал инспектор Гринголл, адвокаты Вендейнов привлекли вас к этому делу. Хорошо. Это означает, что вы работаете на эту семью…
Калагэн перебил его:
– Страховая компания тоже привлекла меня к этому делу, и я работаю и на них. И похоже, что я работаю и на вас.
– Понятно, – произнес Валпертон, – значит, вы работаете и на страховую компанию. Меня это несколько удивляет. А вам не приходило в голову, что интересы этих сторон могут войти в противоречие?
– Я не знаю, – ответил Калагэн, – но мне хотелось бы понять как их интересы могут столкнуться? Вендейны хотят знать, где находятся их драгоценности. Этого же хочет и страховая компания. В противном случае им придется расстаться с сотней тысяч. Этого не хотите и вы. А вы хотите это знать потому, что вам за это платят зарплату.
Валпертон немного покраснел и заметил:
– Я полагаю, что вы пришли сюда не для того, чтобы напомнить мне, за что я получаю зарплату.
– В таком случае вы ошибаетесь, – произнес Калагэн с ангельской улыбкой. – Я не собираюсь делать вашу работу, Валпертон, потому что мне за это не платят, и я пришел сюда не для того,
Он выпустил большое кольцо дыма.
– Мне это записывать? – спросил Гридли и посмотрел на Валпертона.
– Тебе следовало бы это знать, Гридли, – вмешался Калагэн. – Конечно, это нужно записывать. Ты же не можешь записывать только часть из того, что я сказал. Ты обязан записывать все. Вот в чем смысл. И дело не только в смысле, в полиции ведь существует правило делать именно так. Даже мистер Валпертон знает об этом.
Валпертон встал, подошел к окну, повернулся лицом к Калагэну и сердито произнес:
– Я знаю о вас все, мистер Калагэн. Я знаю, что вас награждали за то, что вы учили сотрудников полиции их делу. Ну так вот, я хочу сказать вам кое-что, и мистер Гринголл знает об этом. Давайте объяснимся раз и навсегда. Так вот, если у меня появятся основания полагать, что вы преднамеренно препятствуете мне или какому-нибудь другому нашему сотруднику в выполнении служебных обязанностей, то я…
– Потребуете санкций, – продолжил Калагэн. – К тому же по давнему закону вы можете требовать санкций в том случае, если у вас есть основания считать, что я преднамеренно даю неправильную или ложную информацию служащему полиции. Но этим вы не сможете воспользоваться до тех пор, пока я сам не сделаю заявление. Поэтому давайте фиксировать все, что я делаю. Хорошо?
Он выпустил тонкую струйку дыма.
– Либо мы с вами поговорим по душам, Валпертон, без всяких записей, либо я делаю заявление, и в этом случае мы будем записывать все, что я сказал. А когда это запишут, я должен все просмотреть, чтобы быть уверенным в правильности записи. Только после этого я подпишу свое заявление. Ну, так что? Как будем поступать?
Валпертон отвернулся и стал смотреть в окно. Он ругал себя последними словами за то, что позволил себя одурачить. Он подумал, что до настоящего момента он, вспылив, играл на руку Калагэн у.
Отвернувшись от окна, он подошел к столу и проговорил:
– Хорошо, Калагэн. Давайте сделаем по-вашему: пусть это будет разговор по душам, – и на его лице появилась холодная улыбка.
Калагэн дружески усмехнулся. А на его лице появилось во всем великолепии то выражение предельной искренности, которое означало, что Калагэн собирается врать без оглядки.
– Прекрасно, Валпертон… Вы можете мне верить или не верить, но я пришел сюда, чтобы помочь вам. Я знаю, что с этим делом вам совсем не везет и вам даже не за что зацепиться. Ну так вот, у меня для вас кое-что есть. Немного, не все же.
Неожиданно для себя Валпертон заинтересовался услышанным.
– Буду рад получить любуюинформацию, – и после паузы, – вы хотите сказать, что дело было организовано кем-то из членов семьи?
– Нет, – ответил Калагэн. – Несмотря на то, что страховая компания считает это дело подозрительным, я не думаю, что его провернул кто-нибудь из Вендейлов.
Он затушил сигарету, думая о том, что ему придется рассказать Валпертону действительно очень хорошую историю. Прикуривая новую сигарету, он начал придумывать, что сказать. Закончив эту операцию, он заговорил: