Тайной владеет пеон

Михайлов Рафаэль Михайлович

— Ты забыл об одном человеке, — сочувственно го­ворит Ривера.

— А я не хочу терять всех друзей, — закипает Вельесер. — Я имею право пощадить хоть одного из них.

— Карлос, не сердись, но Хосе должен встретиться с мистером Лайкстоном. Тот любит детей. Такого сюр­приза они не ожидают.

— Хосе не дитя, он юноша, — защищается Карлос. — Встреча может не получиться. Да и что он сумеет ска­зать?

— Встреча получится, — парирует Ривера. — А на­счет того, что Хосе скажет... Несколько месяцев назад, листая газеты, я натолкнулся на отчет о пресс-конфе­ренции в Пуэрто. Ее затеял один из боссов фруктовой компании. Он вытащил с плантации маленького негра­мотного пеона и пытался одурачить его древними

индей­скими сосудами. Точно такие расписывал отец маль­чика. Перед пеоном замаячило денежное будущее: он переходит на службу к боссу, будет расписывать такие же чаши, как его отец, спать под крышей, есть досыта... И все это — за один ответ журналистам: он отказы­вается от надела земли, компания ему мать родная. Если не ошибаюсь, мальчишка здорово насолил боссу. Он заявил, что в клетке жить не любит, и сорвал пресс-конференцию.

— С той поры, — прибавил Ривера, — Хосе Паса стал личным врагом сеньоры Фруктовки и знаменем борьбы гватемальцев за свою землю. Итак, ты не знаешь, что он сумеет сказать мистеру Лайкстону?

Карлос не отвечает.

— За безопасность Хосе я ручаюсь, — говорит Ри­вера. — Мой лицейский приятель Фернандо Дуке будет лично охранять мальчика.

Карлос молчит.

— Карлос, я отдал бы свою жизнь, если бы мог заменить Хосе. Но его никто не заменит. Хосе — пеон, про­стой пеон и не простой. Вечно недоедающий, ежедневно штрафуемый, неграмотный, он вдруг поднялся на го­лову выше тех, кто его обирал, и заявил, что желает получить свою землю. Он вырос с народом и стал сим­волом его страданий, надежд и борьбы. И от имени народа он будет говорить завтра...

— Кликни его, — устало сказал Карлос. — Я попро­бую объяснить...

Хосе не сразу понял, чего от него ждут. Взвалить больного команданте на спину и нести через лес — он готов. Вывести семью смелого человека Аррьоса из-под носа армасовцев — он тоже готов. Но говорить его не учили. С важным американцем? Он не знает, как гово­рить с таким человеком.

— Давай попробуем, — шутит Карлос. — Я буду важный американец, ты — пеон Хосе Паса. Нравится ли тебе новый президент, Хосе Паса?

— Тьфу! — плюет Хосе. — Он бросил мою землю к ногам Фруктовки.

— Что я могу для тебя сделать, мальчик?

— Отдай Хосе землю, себе возьми Фруктовку — и мы в расчете.

— Достаточно, — засмеялся Ривера, — ты великолеп­но умеешь говорить, Хосе. А чистить туфли ты умеешь?

— Научился, — говорит Хосе. — Кто же будет чи­стить туфли сеньору Молине и жильцам? Консьержка должна видеть, что я прислуживаю. Я нарочно каждое утро выставляю начищенные туфли ей под нос.

— Прекрасно, — Ривера доволен. — Завтра ты зай­мешь на одном перекрестке место чистильщика. Запом­ни: после встречи с американцем к тебе подойдет капи­тан и скажет: «Идем, Хосе из Пуэрто». Ты пойдешь за ним, куда бы он тебя ни повел. Понял?

— Понял, — Хосе озадачен. — Но я могу сказать не то, что надо.

— Хосе Паса скажет то, что думает пеон Хосе Паса, — ободряет его Карлос.

— Хосе будет думать, — улыбается подросток. — Хосе не будет спать ночь. Хосе скажет такое, что у них кишки лопнут.

Друзьям остается решить последний вопрос: что де­лать с Ласаро?

— Я не очень поверил его объяснениям, — замечает Карлос. — Все ладно, все точно пригнано друг к дру­гу, — это и вызывает недоверие. В жизни не всегда все легко объяснить. Скажи он нам по-человечески просто: «Не хотелось рассказывать про отца, он творил мерзо­сти» — я понял бы, отругал бы и, наверное, простил. Но он завилял: «устно заявил, в анкете обошел»... Скользко. С листовкой ты виноват, ты подвел его, Ри­вера. Но тем более он обязан был поставить в извест­ность комитет, что мог сесть за решетку, что мы рабо­таем неточно, грубо. Дело у коммуниста должно быть на первом плане, а соображения самолюбия — на

два­дцатом.

— А его последняя выходка? — спросил Ривера. — Как ты расцениваешь ее?

— Безобразно, недостойно руководителя. Я не бе­русь судить, кто стрелял первым. Я задаю другой во­прос: что привело Адальберто к Ласаро?

— Адальберто заметил за собой Донато. Возможно, не знал, куда скрыться. Жилье Ласаро оказалось бли­жайшим. Рассчитывал отсидеться. Они знакомы по уни­верситету.

— Не верю, что только по университету. Как Ласаро удалось скрыть следы убийства?

— Он подкупил служителей морга, и те забрали тело Барильяса.

Карлос прошелся по комнате.

— Мы вызовем Ласаро на комитет, — решил он. — Сразу после отъезда мистера Лайкстона. Предупреди его об этом. Пусть объяснит все комитету. Довольно разговоров наедине. Товарищи решат, можно ли его оставить в руководстве. Мы не имеем права обходить Ласаро при подготовке больших акций, [79] но поручи ему что-нибудь самостоятельное, не связанное с нашими людьми. Скажем, разоблачение армасовских законов. Пусть поработает с молодыми адвокатами... С моло­дыми...

79

Действия, события.

Карлос запнулся и, как всегда в минуты глубокого раздумья, провел несколько раз тыльной стороной руки по высокому, нахмуренному лбу.

— А ведь Ласаро тоже молод, — произнес он. — Мигэль говорит, что Королевская Пальма молод... Глу­пость какая-то лезет в голову. — И он постарался ото­гнать от себя случайную мысль.

Человек, о котором они говорили, в эту минуту ме­тался по комнате. Растрепанные волосы, красные бес­сонные глаза, измятый галстук — это был не тот выло­щенный и подтянутый адвокат фирмы, о котором его шеф острил: «Неточности в его речах не бывает, как и пылинки на костюме». Ласаро только что получил угрозу от имени Линареса и заметался. В первый раз он про­клял ту минуту, когда поддался на уговоры отца и при­нял на себя обязанности шпиона и провокатора. Он мечтал уехать за границу, — сейчас он понял, что спо­койную жизнь в любой дыре готов променять на все блестящие посулы Линареса. Но было поздно. Ему дали срок до утра. Выдать головку... Болваны, глупые, ник­чемные люди, — где он достанет головку, если вот уже неделю к нему не заходят даже связные. Если бы не слу­чай с Адальберто... Невезенье, ужасное невезенье.

Он привел себя в порядок и вышел на улицу. Куда идти? Где искать? Он помнил, что кто-то из членов комитета снимает комнату у антиквара. Но он не знал, где этот дом, а партийная этика воспрещала задавать излишние вопросы. Может быть, о ком-нибудь знает Рина Мартинес? Вместе с нею он выпускал один номер подпольной газеты. Да, она дружила с Андресом, она должна знать, где он жил. Рина снимала комнату с тремя подругами у белошвейки на улице Реформы. Ласаро однажды к ней заходил за рисунками. Он пом­нил калитку — зеленую, с двумя колокольчиками: верх­ним и нижним. Верхний когда-то предназначался для благородных всадников, нижний — для простых смерт­ных: такой порядок привезли в страну испанцы, и время его сохранило только в десятке старинных зданий. Ка­жется, вот она, эта калитка.

Ласаро стучится в первую попавшуюся дверь. Ему отвечают, что Мартинес здесь не проживает. Он обходит много дверей и, уже отчаявшись найти студентку, стал­кивается с нею в маленькой полутемной прихожей.

— Сеньор, вы ищете меня? Что случилось?

— Да, вас. — Вид у Ласаро лихорадочный, сухие губы запеклись, глаза растерянные, блуждающие. Рина его с трудом узнает. — Сеньорита Мартинес, я получил известие об Андресе...

Рина вскрикивает:

— Что-нибудь плохое? Не тяните же!