Тайны КремляСталин, Молотов, Берия, Маленков
Шрифт:
Усугубляло неудачи на международной арене еще и то, что расчеты отменить к концу 1946 года карточную систему не оправдались. Страшная, небывалая засуха, обрушившаяся на огромные районы страны, те самые, по которым во время войны дважды прошел безжалостный каток боевых действий — на Молдавию, Украину, Северный Кавказ, Поволжье, привели не просто к неурожаю. К голоду, о котором приходилось молчать, дабы не давать повода Западу заговорить о слабости советской системы. Чтобы не позволить США предложить свою экономическую помощь, а тем самым и оказать своеобразное политическое давление на СССР. А из-за только что развернувшихся работ по созданию атомной бомбы — лишь в мае 1946 года был создан отечественный центр ядерного оружия, город, вскоре названный «Арзамас-16», потребовавших гораздо больше сил и средств, нежели поначалу предполагали, забыть приходилось еще и о подъеме жизненного уровня
Пытаясь любым способом, даже явно иррациональным, компенсировать столь вопиющий провал своего курса прежде всего в глазах населения СССР, Сталин на заседании ПБ 13 апреля попытался сделать козлом отпущения все то, что называлось сферой идеологии. Печать, издательства, литературно-художественные журналы, ССП, театры, даже музеи. Выступил с большой речью о «признании работы в области идеологий как работы, имеющей серьезные недостатки и серьезные провалы». Не ограничился общими рассуждениями, привел конкретные примеры. Отметил, что даже сама «Правда» не высказывается ни по одному вопросу внешней политики. Как негативное явление оценил творчество режиссера Александра Таирова, руководителя московского Камерного театра. Разбирая произведения, опубликованные в «толстых» журналах, самым худшим назвал «Новый мир», счел ошибкой появление в «Звезде» повести Григория Ягдфельда «Дорога времени». Не забывая ни на минуту об усиливавшейся словесной дуэли с Вашингтоном и Лондоном, высказал необычное предложение: «Нельзя ли иметь орган в Ленинграде „оппозиции“, чтобы критиковать союзников и своих».
Но что бы ни затрагивал Сталин в своем выступлении, почти все сводил к отсутствию настоящей критики. «Никакой критики у нас нет, — заметил он, говоря о литературе, — и те критики, которые существуют, являются критиками на попечении у тех писателей, которых они обслуживают, рептилиями по дружбе. Задача их заключается в том, чтобы хвалить кого-либо, а всех остальных ругать». Предложил как панацею критику «объективную, независимую от писателей». А «маховиком, который должен завертеть все это дело, должно явиться Управление пропаганды». И дал последнему на подготовку необходимых мероприятий три месяца [535] .
535
Там же, оп. 125, д. 377, л. 1, 35–37; ф. 77, оп. 3, д. 179, л. 45 об. — 60.
Точно в назначенный срок, 15 июля, УПиА утвердило на секретариате план своей предстоящей работы. Среди прочего же — подготовку для внесения «на рассмотрение ЦК» постановлений об улучшении содержания литературно-художественных журналов, о репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению, о производстве художественных кинофильмов в 1946–1947 годах, а также о создании собственного издания. Последнее оказалось сделать проще всего. Уже 26 июля ОБ утвердило документ, в соответствии с которым и начала выходить вскоре ставшая одиозной газета — «Культура и жизнь». Орган УПиА. Тот самый, который по замыслу Сталина предназначался для «критики союзников и своих». Разумеется, не в политическом, а лишь идеологическом плане [536] .
536
Там же, ф. 17, оп. 116, д. 268, л. 153; д. 271, л. 2–4.
Затем началась работа над еще тремя постановлениями, которым, что никто не мог и предположить, предстояло сыграть трагическую роль в судьбе Михаила Зощенко и Анны Ахматовой. Готовя очередные документы, и сотрудники управления, и Александров, и Жданов отнюдь не жаждали крови. Не стремились кого-либо из прозаиков, поэтов, драматургов, театральных и кинорежиссеров обречь на заклание, сделать ритуальной жертвой. Нужды в том не было никакой, да и вся вот уже шестилетняя практика Александрова, хорошо понимавшего Жданова, знавшего его стиль и методы работы, исключала подобное решение. Стремились оба к иному. Доказать лишь одно: без руководства и контроля со стороны УПиА деятели литературы и искусства неизбежно будут допускать серьезнейшие просчеты, и не только идеологические, но и чисто профессиональные, художественные.
Именно таким духом и были проникнуты первые варианты проектов двух постановлений — «О неудовлетворительном состоянии журналов „Звезда“ и „Ленинград“», «О состоянии репертуара драматических театров» и сопровождавшие их «записки». В них строго последовали указаниям Сталина, внеся лишь одну поправку.
В обеих записках приводили десятки негативных примеров. Просто низкого художественного уровня — произведения Г. Гора, Г. Ягдфельда, А. Штейна, В. Кнехта, М. Малюгина, Л. Борисова, С. Спасского, М. Слонимского, И. Сельвинского, С. Варшавского и Б. Реста, Д. Острова, Д. Рахманова; «упадочности, ущербности» — стихи А. Ахматовой, И. Садофьева, М. Комиссаровой; «порочности, неразумности» — Зощенко (но о нем пока всего три фразы!); «пустоты, безыдейности» — пьесы В. Масс и М. Червинского, братьев Тур и Л. Шейнина, Н. Погодина, других. В проекте о репертуаре осуждали среднеазиатские и закавказские театры за чрезмерное увлечение исторической тематикой, ложное возвеличивание местных национальных героев далекого прошлого; российские — за засилье на их сценах крайне слабых и к тому же являющихся «образцами буржуазной салонной драмы», пьес американских, английских, французских авторов.
Не довольствуясь таким узким подходом, «записка» о репертуаре значительно расширяла круг виновных. Не ограничивая его лишь драматургами и театрами, отмечала: «По вине комитета по делам искусств в театрах наблюдается стремление ставить сомнительные пьесы западных драматургов. Эти спектакли пришлось запретить уже после того, как театры их поставили, затратив на постановку огромные средства». И далее: «Совершенно справедливо указывают некоторые драматурги (Крон, Погодин) на то, что количество инстанций и людей, участвующих в приеме пьес и их апробации, чрезвычайно велико. В комитете по делам искусств, реперткоме, республиканском управлении искусств, в литературных отделах театров, в военных и общественных организациях находятся в общей сложности десятки людей, имеющих право „задерживать“ пьесы и вносить поправки в них. Многие из этих контролеров слишком прямо, непосредственно и упрощенно понимают роль театрального искусства в системе пропагандистской, агитационной работы и толкают драматургов на путь поверхностного отражения злободневной действительности» [537] .
537
Там же, оп. 117, д. 628, л. 2–5, 10–17.
Казалось, с утверждением всех проектов постановлений проблем не должно возникнуть. Но буквально за 48 часов до начала заседания ОБ, назначенного на 9 августа, где и намечалось рассмотреть три документа УПиА, Жданов получил некое указание от «секретариата» (от кого — всех, Сталина, Кузнецова, Патоличева, Попова? или только от Сталина? но тогда почему не было ссылки прямо на него?). Его обязали срочно заменить план производства кинофильмов на зубодробительную критику только что созданной Л. Луковым второй серии картины «Большая жизнь». Осудить ее так, чтобы появилось достаточно убедительное основание для запрещения выпуска фильма на экраны страны [538] . На самом же заседании ОБ, при обсуждении первого пункта повестки дня — состояния журналов «Звезда» и «Ленинград», без какого-либо внешнего повода разыгралась драма, и породившая бытующую поныне легенду о «ждановских постановлениях».
538
Там же, ф. 77, оп. 3, д. 23, л. 32–46.
Все началось с того, что ответчики — представлявший «Звезду» В. Саянов, редактор «Ленинграда» Б. Лихарев и ответственный секретарь ленинградского отделения ССП А. Прокофьев не пожелали принять обычные в таких случаях правила игры. Отказались, как это было положено, лишь каяться, признавая любые, самые надуманные обвинения, обещать сделать все, чтобы исправить их и больше не повторять. Дружно не соглашались, ко всему прочему, с закрытием любого из двух литературных журналов, издававшихся в их городе. Возможно, они понадеялись на сочувствие, поддержку «земляков» — Жданова и Кузнецова. Может быть, решили, что те просто не дадут их в обиду, защитят от нападок УПиА. Но, как бы то ни было, именно такое поведение критикуемых, странное и необычное для такого форума, изменило ход заседания. Придало ему почти с самого начала характер не доброжелательного обмена мнениями, а острой, даже злой, переходящей на личности перепалки. И в ней незаметно изменилась и суть дискуссии, и предмет обсуждения.