Тайны острова Пасхи
Шрифт:
Как. В.К.Т.! Всеобщая Конфедерация Труда!.. Мы с изумлением взглянули друг на друга. Наш таинственный остров имеет уже, оказывается, и В.К.Т.!
– В.К.Т. у вас, на этом острове?
– Ее еще нет, - сказала Корето, - но, быть может, через год она уже здесь будет. Ее теперь организуют. Туземцы понимают это по-своему: одного из своих главарей они называют «господином Синдикатом». Он был прислан сюда из Чили для постройки беспроволочного телеграфа, который туземцы называют «железным деревом».
– Что же вы думаете обо всем этом, господин Кодр?
В течение всего обеда, которым угощала нас владетельница гасиенды, доктор казался озабоченным. Он только раз раскрыл рот, чтобы спросить хозяйку «все ли жители острова таковы», каких мы видели до сих пор, и нет ли на острове «еще другой расы». Корето либо стала припоминать... либо колебалась. Она сказала, что не знает никакой другой расы, кроме той, которую мы видели. И это, по-видимому, очень раздосадовало нашего ученого.
– Что я думаю?
– хладнокровно ответил он Гартогу.
– Но пока что - ничего не думаю; я еще ничего не видел. Я выскажу вам мое мнение через несколько дней.
Он пожелал нам спокойной ночи и отправился в свою комнату.
Да, представьте себе, у каждого из нас была своя комната. Прекрасная Корето умела быть гостеприимной и устроила нас в прежнем помещении миссии; помещение было, по правде сказать, в достаточной мере деревенское, с голыми стенами из серого камня и полом из черного трахита, но оно имело над собою крышу, имело окна и крепкие двери, так что все это было для нас гораздо лучше гротов, или даже палаток, которые так и остались свернутыми в нашем багаже. Одни только складные кушетки взяли мы из него, так как на этом острове не было к нашим услугам никакого мебельного магазина.
– Забавно!
– насмешливо сказал Гартог.
– Не хватает только водопровода, электричества и телефона. А если бы был достроен беспроволочный телеграф, то я мог бы узнать курс биржи через агентство Гаваса и передать распоряжения моему маклеру через посредство В.К.Т.
Но сарказмы его не достигали цели. Флогерг был мрачен и молчалив, а я был взволнован. От чего же взволнован?..
– Идете спать, Гедик?
– сказал мне Гартог, зажигая свечку.
– Нет еще... Я жду Корлевена.
Насмешливый вид Гартога расстраивал меня.
– А он сказал вам, что вернется?
– Он сказал мне.
Гартог снова улыбнулся.
– Вам, пожалуй, придется долго ждать... Сведения по мореплаванию, которые пожелал получить от него губернатор, могут заставить вас бодрствовать до утра.
Он надоел мне.
– Я буду ждать.
– Как вам угодно. Пойдемте, Флогерг? Покойной, ночи, Веньямин.
– Покойной ночи.
Я слушал, как они говорили в соседней комнате.
– Согласитесь, что это досадно: видеть, что тебя оттесняет человек, который лет на десять старше тебя, - сказал насмешливый голос Гартога.
– Вам следовало бы оставить его в покое, - сказал Флогерг.
– У каждого из нас своя беда. Его беда - от женщин. Он страдает.
А Гартог снова засмеялся.
Так нет же, я не страдаю, но Гартог прав: я досадую! Конечно, среди всех моих товарищей я именно к Корлевену сразу почувствовал дружбу. Я люблю его честные глаза и его спокойную силу; я люблю его прямую душу; я люблю его насмешливый скептицизм, в глубине которого я чувствую бесконечную доброту, против которой были бессильны все уродства жизни. Я чувствую себя сильнее, тверже, когда он около меня. Недавно вошел он в мою жизнь, но он в ней, как маяк, и я чувствую, что я на верном пути, когда он руководит мною, и я чувствую себя в безопасности, когда он одобряет меня. Я счастлив, да, счастлив, что это он выбран ею; если бы она спросила моего совета, то именно на него указал бы я ей, потому что он из всех нас самый лучший, самый мужественный, но зато и самый неуязвимый.
И, однако, я ощущаю в себе какое-то глухое раздражение против того счастья, которое сам же ему желаю, потому что... А, узнаю я тебя, мой невозможный характер... потому что я хотел бы, чтобы это счастье было предложено мне, потому что я из гордости хотел бы отказаться от него, чтобы передать его моему другу!..
Я не люблю эту женщину, как бы красива она ни была. Более того: она из тех, которых я не смогу никогда любить, что бы там ни было. И, однако, я хотел бы, чтобы она предложила мне свой поцелуй, я насытил бы этим свое самолюбие и нашел бы в себе гордую силу отказаться от него. Вот я! Вот глубина моего я!.. Вот что природа вложила в меня!.. Фу!.. Какая мерзость!..
Я вышел из дома. Окна моих товарищей были уже темны. Ночь окружает меня, и я ничего не вижу.
Всей своей душой слушаю я среди тишины, не раздастся ли стук камешка по скалистой тропинке, поднимающейся к миссии, не раздадутся ли шаги, которых я жду и боюсь в одно и то же время.
И я думаю: пусть будет счастлив он, этот сильный, честный, добрый товарищ, и если жизнь, загнавшая нас в тупик, хочет загладить свою вину перед одним из нас, пусть избранным этим будет он.
Но я думаю также: а вдруг предлог, под которым она его удержала, не предлог, а правда... ах, если бы это было так!
И мое непостижимое сердце с одинаковой жаждой цепляется за оба эти противоположные пожелания!
– Кто идет?..
Узкий серп луны, поднимаясь над горизонтом, пролил во мрак какой-то намек на слабый молочный свет. Мне показалось тогда... только ли показалось?.. будто я вижу, как легкая тень двинулась во мраке, тень молчаливая и прямая, как раз против меня...
– Кто идет?..
Никто не отвечает!.. Я не слышу никакого шума... и однако... да!.. что-то шелохнулось, там, и среди мрака я чувствую... да, я чувствую около себя чье-то невидимое присутствие...
О! Стук моего сердца... оно трепещет... его можно услышать!.. А! На этот раз я видел!.. теперь это ползет... это удаляется... и по-прежнему - совершенное молчание.
Мой револьвер здесь, в кармане?.. Я ринулся...
Крик... слабый крик... даже не крик: испуганный стон, который стараются заглушить, намек на крик испуганной женщины.