Тайны острова Пасхи
Шрифт:
При имени Корето глаза ее полузакрылись; в них сверкнуло бурное пламя.
– Корето знает тебя?
Она углубилась в какие-то далекие воспоминания.
– Святые отцы могли учить нас одному и тому же; но они не смогли заставить наши сердца забыть кровь, которая их питает.
– Что она сделала тебе, Эдидея?
– Она? Ничего. Мать ее матери все отняла у отца моей матери. Что еще могла бы сделать мне она?
– Значит, твой отец был начальник?
– Начальник?
В ее голосе зазвучало презрение, гордость, а в ее ответе - величие:
– Я - дочь Инти.
Дочь Инти... Внезапное волнение охватило меня. Я вспомнил о гноме, о цели, которую он преследует, об обязанности, которую он мне предписал, о своем обещании, о власти его ужасных глаз, которые заглядывают в мою душу... и уже стал думать о неизвестном средстве, которое могло бы избавить меня от его власти. Я не хочу... Я не хочу...
Она ошибочно истолковала омрачившую меня заботу.
– Не бойся ничего, - сказала она.
– Скалы не обрушатся больше над вашими головами. Я запретила.
– Так, значит, это твой голос, раздававшийся на вершинах, слышал я в тот первый вечер, маленькая моя царица?
– Не надо сердиться на Атитлана. Увы, для нас иностранцы всегда были врагами. Он защищает мое убежище и не знает...
– Чего же это Атитлан не знает?
Внезапная краска разлилась по ее щекам, и густые шелковые ресницы опустились на ее глаза. Она колебалась:
– Не знает... что... я тебя уже видела...
– Но как же ты увидела меня, Эдидея? Что ты делала в тот вечер?
Она улыбнулась.
– Я выхожу только ночью, так как Корето запретила мне бывать в ее владениях, а слуг своих она бьет хлыстом, когда узнает, что они говорили со мною. Я узнала от них, что четверо белых высадились на острове, что это были французы, и что они никого не обидели. Французы когда-то спасли моих предков. Я хотела увидеть вас и спряталась ночью около миссии. Ты вышел...
– Но как ты могла увидеть меня, Эдидея? Было совсем темно.
Смех ее прозвучал, как журчание ручья:
– Темно для твоих слабых глаз, но не для моих.
Да, правда! Я вспомнил. Люди ее расы - никталопы, видят ночью. Доктор Кодр знал также и про это.
– А что же случилось потом, злая шалунья?..
Она снова засмеялась.
– Быть может, ты лучше слышишь, чем видишь. Ты меня схватил...
– Ты трепетала в моих руках...
– Я отбивалась...
– Рука моя скользнула...
– Святые отцы говорили, что это очень дурно. Ты будешь впоследствии гореть в огне Гугатое. Твои руки ослабели...
– Ты вырвалась; я бежал за тобою...
– Ты упал! Вот тут-то я больше всего испугалась. Красный цветок разрастался на твоем лбу. Твои глаза были закрыты, руки повисли.
– Что же ты сделала тогда, Эдидея?
– Вот что, - сказала она, - дай твой лоб.
Я послушно предоставил свою голову в распоряжение ее ловких пальчиков. Она обвязала мою голову платком, положила ее на подушку, стала на колени около меня; я видел, как сквозь розовые губы просвечивают ее зубы при ярком свете лампы. Я смотрел на ее матовую кожу, нежную и тонкую, цвета розово-желтых жемчужин. Нагие круглые руки ее, передвигавшие мою голову, издавали нежный аромат.
– Эдидея, оставь мою голову. Ты меня опьяняешь, дитя.
Она завязала последний узел.
– А потом вот что, - сказала она, - закрой глаза.
Я послушался. Сквозь закрытые веки я различал только красно-оранжевое пятно рефлектора лампы. Между светом и моими глазами появилась тень, уста прильнули к моим устам...
Быстро открыв глаза, я увидел только, как упало полотно, прикрывавшее вход. Я вскочил на ноги и бросился во мрак... Лукавый удалявшийся голосок прошептал со смехом:
– Ты упадешь здесь с гораздо большей высоты, чем в миссии, и я не пойду искать тебя.
– Вернись, Эдидея...
– Завтра... если ты будешь один. Отдыхай.
И напрасно вопрошал я ночную тишину, чтобы та показала мне путь, куда ушла она своею поступью феи.
В эту ночь мне снилась каменная кошка, сидевшая на груди Эдидеи и душившая ее своей тяжестью. Я хотел освободить отдалявшуюся девушку... но быстрый удар тяжелой когтистой лапы раскроил мне лоб. Гибкая, хрупкая девушка перевязывала мою рану и склоняла к моим лихорадочным устам свои прохладные губы...
Тогда появлялся гном, насмешливый и страшный, вооруженный гигантской сеткой для бабочек; он накрывал ею Эдидею, потом прикалывая ее булавкой к пробке, как бабочку, восклицая: «Образчик!.. Вот он, единственный образчик! Невежды! Набитые ослы!» Его серо-зеленые глаза, его ужасные глаза, делали мои руки бессильными, сковывали мой язык.
Большие рубины текли из маленькой ранки, из серых глаз беспрерывно катились жемчужины. Маленькая ослабевшая ручка дрожала... дрожала... и сжималась в агонии...
Черт бы побрал Флогерга со всеми его рассказами! Я плохо спал.
– Ну, что, товарищ, позднее утро?
Волна дневного света влилась из-за поднятого полотнища. Корлевен, нагруженный как мул, разгружался.
– Хорошо ли прошла ночь? Не было ли приключений?
Сказать ли ему? Ведь он мой друг, этот человек...
– Приключений не было, капитан, но я поздно заснул.
Он изучал меня внимательным взглядом.
– Значит, вы видели хорошие сны, на лице вашем написано счастье.