Тайны полуночи
Шрифт:
Упоминал ли Мэтт Стоуна в письмах к Джинни? Может быть, желание обмануть его в интересах своего отца и было причиной ее маскировки под сестру Стоуна? Знает ли она, что он унаследовал по завещанию долю Клэя? Все эти вопросы мучили его. Ответит ли она на них, будет ли откровенна? Отец рассказал ему, каким образом Джинни покинула форт Смит — видно, она ловкая притворщица и храбрая девчонка. И сюда, в Колорадо-Сити она приехала одна и начала действовать в одиночку.
Джинни уже не могла переносить затянувшееся молчание и спросила:
— Стоун, зачем вы приехали сюда? Все было сказано в моем письме.
Агент по особым заданиям, умело разоблачавший преступников, быстро ориентирующийся в обстановке, бесстрашный и прозорливый, снова почувствовал, что в присутствии Джинни он теряет многие, казалось бы, неотъемлемые качества своего характера. Он был смущен. Джинни казалась такой искренней, чистой, как ключевая вода. Он видел, что она обижена, что она мучается сомнениями и тоской. Он ответил более мягким тоном:
— Письмо — не то что разговор лицом к лицу. Но даже глядя в глаза, не всегда узнаешь, искренен ли с тобой другой. Мы с вами, кажется, имели возможность убедиться в этом.
— Я скрывала от вас свое имя, но в остальном я всегда была с вами искренней! — пылко возразила Джинни. — Я была самою собой. А вот Стоун Чепмен — это не Стив Карр, и я сейчас вижу перед собой какого-то незнакомца.
С самого момента, как она увидела Стоуна в своей комнате, Джинни не могла избавиться от этого впечатления. Он казался ей загадочным незнакомцем — эта коротенькая бородка, строгий взгляд, неумолимый тон… Но Джинни не теряла мужества.
— Даже в том случае, если вы не в силах простить меня и хотите порвать наши личные отношения, может быть, навсегда, вы все-таки можете стать моим проводником — без вашей помощи я не найду своего отца. — Мне бы только удержать тебя при себе, думала она, и я справлюсь с тобой, упрямец, докажу тебе, что ты меня любишь. Но на это мне нужно время.
— Вы хотите, чтобы я помог вам найти Мэтью Марстона? Почему вы мне это предлагаете?
Джинни заметила, что он подчеркнул слово «я», но не придала этому значения.
— Потому что вы опытный проводник и сыщик, — возразила она. — Одна я не могу разыскать отца. Просить о помощи Фрэнка Кэннона… но с этим жестким и к тому же влюбленным в меня человеком трудно иметь дело. Наверное, даже опасно. Неужели вы не хотите помочь мне? Я заплачу вам, сколько смогу. — Останься со мной, Стив Карр, и мы преодолеем эту отчужденность, все у нас наладится, думала Джинни.
Этот призыв дошел до него — он чувствовал, что не может больше отталкивать Джинни. Он решил быть с ней откровенным, хотя тайны, связанные с ее отцом, он не откроет.
— Я не могу возненавидеть вас, Джинни Марстон, — сказал он медленно, — я желаю вас с момента нашей встречи в Джорджии. Но с этого момента до сегодня между нами все закружилось в каком-то безумном вихре. Все эти внезапные перемены в наших отношениях, все эти обманы… Я признаю, что вы далеко не всегда были виноваты. Обманывал и я, и я — виной тому, что мы так далеко зашли в наших отношениях. На ранчо я решил, что вы моя сестра и бежал в панике. Но наши отношения в дороге — не коварный обман с моей стороны. Я любил и желал вас, не только ваше тело. О женщина! Я желал тебя, как ничего в жизни не желал. Даже того, чтобы отец признал меня перед людьми. Да, узнав правду о двух твоих обманах, я был разгневан, разочарован в тебе, повергнут в смятение. Но и тебе довелось испытывать эти чувства по отношению ко мне, и я много раз бывал виноват. Я приехал, потому что ты моя, и я хочу быть с тобой… почему ты плачешь? — спросил он, подвинулся к ней и, обняв, начал смахивать слезы, катившиеся по ее щекам.
— Я так боялась потерять тебя… Ничего в жизни я так не боялась… Я люблю тебя, Стоун. Я не хотела тебя принуждать, потому что ты так…
— Брыкался, словно мустанг, которого хотят подковать? — шутливо спросил он. Его улыбка согрела ее душу. Он улыбался все шире, его улыбка была чарующей и дразнящей; наконец, сверкнули ослепительно-белые зубы, и он счастливо засмеялся. Его черные глаза горели страстью. Тревога и испуг Джинни словно растаяли.
— Я так рада, что ты здесь, — прошептала она, — я так тебя хочу. Ты не целовал меня целую вечность. Господи, я так томилась по тебе… Ты меня простил?
За все, кроме одного, в чем ты и не виновата… Но это «одно» может разлучить нас, подумал он и, покрывая поцелуями ее лоб, нос и щеки и страстно поцеловав ее в губы, прошептал:
— Ты знаешь, что ты — единственная женщина для меня… — Обросшим короткой щетиной подбородком он сбросил с ее плеча рукав ночной рубашки и стал нежно лизать плечо и шею.
— Ты — единственный мужчина для меня, Стоун, — прошептала Джинни, прижавшись к нему. Она знала, что ее чувство — могущественнее и богаче, чем физическая страсть. Ее сердце, освободившись от страха, трепетало, охваченное радостью и любовью, а тело пылало неистовой страстью. Может быть, мы оба обезумели, промелькнуло в ее сознании, но я отдамся ему снова, я жажду его ласк и поцелуев.
Стоун хотел бы открыть ей свою душу до конца, но не мог, пока не встретится с Мэттом и не узнает всю правду. Сейчас он боялся открыться ей и нарушить восстановленную между ними, но еще хрупкую связь. Ведь, может быть, она права, и убийца Клэя — не Мэтт, а кто-то другой. Тогда они вместе будут искать убийцу. Но если Мэтт все-таки виноват в каких-то махинациях по отношению к Клэю, это снова вызовет осложнения между ними и Джинни…
Джинни целовала и ласкала его, и он чувствовал, что снова обрел ее. Она — единственная женщина, которая поняла его и пробилась к нему, вырвала его из отчужденности, спасла от одиночества.
Он рванул вниз ее ночную рубашку, обнажив белоснежную атласную кожу, и нежно прильнул к ней губами. Нахлынула страсть, и он неистово ласкал ее, целуя грудь, плечи, живот.
Джинни крепко обнимала его с чувством, что он целиком принадлежит ей. Она расстегнула его рубашку и пробежала пальцами по гладкой безволосой груди. Она хотела любить его здесь, сейчас, после бесконечной разлуки. Она тянулась к нему всем своим существом, раскрывалась навстречу ему, как цветок.
Взволнованный ее порывом, Стоун на минуту отодвинулся от нее, стянул сапоги, снял и бросил на стул брюки и пистолеты. Когда он обернулся к Джинни, она ждала его, обнаженная, призывно протягивая к нему руки. Погрузив пальцы в ее волосы, он прижался к ее рту с такой силой, что у обоих перехватило дыхание. Его страсть разгоралась все неистовее, но он сдерживая себя, чтобы не причинить ей боли, желая овладеть ею бережно и нежно.
— Я же говорил, что ты — опасное искушение и непреодолимый соблазн, женщина, и я был прав!
— И ты для меня тоже, любовь моя… — простонала Джинни. Она изнемогала от любви, его темные глаза словно притягивали ее в свои неведомые глубины.
Он наклонился над ней и сосал ее груди, а руки его скользнули вниз и достигли заветного бугорка. Его тело пылало, как факел, ее близость после недель воздержания сводила его с ума, но он сдерживал неистовство страсти, желая одарить ее любовью и нежностью. Он снова жадно приник к ее рту, потом, не в силах больше медлить, раздвинул ее бедра и вошел в нее. Ни одна женщина не принимала его с такой самоотдачей всего своего существа, и ни одна не завладевала им так безраздельно. Он входил в нее, вдыхая нежный и пряный аромат ее тела — свежий, как весна, и горячий, словно знойное лето.