Тайный гонец
Шрифт:
— И мне не к спеху. Жена, чай, не с пирогами ждёт, — засмеялся. — Доведу до самого монастыря.
И посмотрел на Матвея, как тому показалось, пристально.
Похолодело у Матвея всё внутри.
Никак, воевода послал вдогонку для охраны Макария своего человека?! Сберёг бог, не увидел тогда ножа в кустах. Такой одним махом дух вышибет…
Как мог беспечнее отозвался Матвей:
— Ну и ладно. Вместе веселее.
— То-то, я погляжу, ты шибко веселье любишь, — ухмыльнулся Кузьма.
Завиднелся
Возле монастыря — совсем темно стало — Кузьма скинул шапку, поклонился:
— Не поминайте лихом!
И пошёл своей дорогой. Потому что и вправду был это простой мужик Кузьма Егоров, возвращавшийся со свадьбы, а вовсе не охранный человек воеводы Ивана Исаевича.
И не знал он, что спас от верной смерти старика Макария и его приёмыша Иву.
Глава 7. За каменными стенами
Монастырь словно крепость. Суров и неприступен. Но три стороны — крутые обрывы и речка внизу. По четвёртую — глубокий ров с водой, а через него — мост.
Каменные стены и башни поглядывают высокими щелями-окошками. Сейчас — окошко, а коли нужно — бойница. Хоть стреляй через неё, хоть лей смолу на вражеских ратников.
Большие ворота окованы железом. Сбоку от ворот, тоже в железе, маленькая калитка.
Постучал в неё палкой дед Макарий. Никакого ответа.
Постучал громче. Тихо, не слыхать никого.
— Померли они, что ли? — осердился дедов попутчик. — Дай палку!
Загремел Матвей о железную дверь, впору услыхать покойнику.
Зашевелился кто-то за дверью. Окошко-глазок, что в двери было, изнутри открыл. Спросил сонным голосом:
— Кого принесло?
— Странники, отвори! — сердито крикнул Матвей.
— Зачем ещё?
— Молиться пришли.
— Над воротами — образ Спаса. Нешто ослеп? Помолись и ступай себе дальше.
— Куда ступать? Скоро ночь на дворе.
— Куда хошь, свет велик.
— Неужто уж странникам в монастыре нету хлеба и приюта?
— Кто свою братию хочет голодом морить, всякий сброд пускает, верно. Наш настоятель, что всему монастырю голова, — не таков. О братии печётся и монастырское добро не переводит на воров да гулящих людей. Так-то!
Закрылось окошко.
Выругался Матвей. Застучал в калитку сильнее прежнего.
— Открой, говорят! Худо будет!
— А ты не пужай, — зевнул привратный монах за окошком. — Не боюсь. А озоровать будешь, тебе ж несдобровать.
— Постой, — отодвинул Матвея дед Макарий. И сказал в окошко: — Ты ходишь в монастырскую церкву?
— В какую же ещё? — удивился голос за окошком.
— А росписи снаружи и внутри той церкви видал?
— Не слепой небось.
— А кто их делал, знаешь?
Замолчал
— До меня то было. Делал, сказывают, иконописец искусный Макарий.
— Верно. Теперь поди и скажи келарю аль самому настоятелю, что тот иконописец Макарий стоит перед воротами, а ты его не пускаешь.
Замолчал опять монах у окошка. Видать, сильно удивился.
Не менее того монаха удивился Матвей. А всех более — Ива. Сколько по свету с дедом Макарием странствовал, а такое слышал впервые.
— Не врёшь? — спросил, сомневаясь, монах.
— Келаря кликни! — сказал старик.
Долго томились перед калиткой дед Макарий, Матвей и Ива. Наконец стукнуло окошко — и строгий голос:
— Кто тут?
— Я, Макарий-иконописец.
Не сразу откликнулся строгий голос. Однако, помедлив, приказал:
— Впусти.
Заскрипела калитка. Ступили все трое через порог. Келарь — второй человек в монастыре после настоятеля — поднял фонарь, осветил их лица.
— Давненько не виделись, Макарий.
— Посвети-ка на себя, — сурово не то попросил, не то приказал дед Макарий. — Не узнаю.
— Бога ты забыл, Макарий, где тебе помнить божьих людей. — По сытому лицу келаря скользнула усмешка.
— Стало быть, ты, Савва, ноне келарь?
— Стало быть, так.
Почуял Ива: должно, не больно дружны были дед Макарий и нынешний келарь.
— Брат Серафим, — вырос рядом человек в чёрной одежде, проводи старца Макария с мальчишкой и странником. Передай, я велел накормить. Да открой пустую келью.
— Нет, — Ива не узнал голоса деда Макария, — сперва в церковь…
Брат Серафим поглядел на келаря, тот кивнул головой и медленно и степенно пошёл прочь.
В темноте горой возвышалась к небу церковь. Да решётчатыми окошками — свет. В дверь вошли — у Ивы глаза разбежались. Впереди иконы до самого верху. И кругом иконы. Перед ними горят разноцветные огоньки.
А главное, и стены, и столбы-колонны, и потолок — всё расписано яркими красками. Строго глядят бородатые люди. Стоят суровые воины.
Ива и прежде бывал в церквах, однако в деревянных, маленьких, с закопчёнными потолками и стенами.
Деда Макария за рукав потянул:
— Гляди, деда, красота какая!
Поднял голову, а у деда Макария по морщинистым щекам, растрёпанной бороде — слёзы.
— Ты что, деда?!
— Не вижу. Всё в тумане…
Вспомнил Ива разговор перед монастырской калиткой:
— Неужто это ты?
Опёрся дед Макарий, по привычке, на Ивино плечо, дрожит рука мелкой дрожью. Словно промёрз дед в зимнюю стужу и, войдя в избу, никак не может согреться.