Тайный суд
Шрифт:
О многом еще Васильцеву хотелось спросить, в том числе и о судьбе профессора Суздалева, однако Домбровский заторопил его:
– А теперь ступайте, ступайте, мой друг! Я нынче что-то устал, да и вы, думаю, нуждаетесь в отдыхе. До свидания… Крепко надеюсь, что свидания нам с вами все-таки еще предстоят. – И снова эти слова весьма не понравились Юрию.
Идя домой, Васильцев увидел на тротуаре под фонарем нищего попрошайку. Лохмотья на нем были даже для нищего какие-то слишком уж нарочито безобразные. Что он делал на безлюдной
Нащупав в кармане пистолет, Юрий приблизился к попрошайке и произнес:
– Ыш абарак бузык.
Тот вздрогнул, посмотрел на него несколько ошалело. Затем покрутил пальцем у виска и сгинул в темноту. Может, впрямь принял за умалишенного, однако… Однако, возможно, вздрогнул, услыхав знакомые слова…
– Вот и я к нему давно уже приглядываюсь, – раздался голос Борщова, неслышно подошедшего сзади.
Это тоже показалось Юрию подозрительным: не слишком ли долго стоял на ночном холоде бывший шулер в своем не по сезону легком пижонском плащике?
– И давно приглядываешься? – спросил Васильцев.
– Да вот, сколько тебя жду, столько и приглядываюсь. Уж думал – может, его задержать?
– А ждешь-то зачем?
– Ну… – замялся Борщов. – Может, думал, скажешь что интересненькое, что тебе еще ихняя честь нарассказала.
– Да в сущности… – замялся Васильцев. – Ничего особенного… Так, мелочи всякие…
– Ясненько. Не доверяешь, стало быть. А зря! – с обидой проговорил Борщов. – В таком случае, пардон. Оревуар. Смею откланяться. – Это произнес уже не Борщов, а уязвленный Ромул Загребжельский и, постукивая тросточкой, гордой походкой зашагал прочь.
Через полчаса, подходя к своему подъезду, Юрий увидел силуэт Викентия. Спросил:
– Меня ждешь?
Тот кивнул и спросил без обиняков:
– Старик тебе не сказал, отчего это он у меня всех людей решил забрать?
– Но он же объяснил: чрезвычайное положение.
– А чем это я ему при таком положении не приглянулся? Мои люди привыкли слушать меня.
Не желая врать, Юрий лишь пожал плечами.
– Ну-ну, – буркнул палач. – Ладно, пойду исполнять приказ, – и, более не продолжая разговор, исчез в ночи.
Перед Викентием Васильцеву было особенно неловко. «Может, все-таки Домбровский проявил излишнюю подозрительность», – думал он, поднимаясь на свой этаж.
Однако едва вошел в квартиру, все мысли разом испарились, кроме одной, пока еще невнятной: началось…
Глава 15
Крах. Последний подвиг капитана Блинова
…«Началось!» – едва вступив в квартиру, подумал Васильцев. Причиной был этот запах, с порога шибанувший в нос, – знакомый отвратительный запах застоявшейся помойки. Кто-то в доме, безусловно, побывал, и Юрий был уверен, что знает, кто именно. Не исключено, что они и сейчас где-то здесь… Спросить было не у кого, все соседи давно спали.
Сжимая в руке парабеллум, он неслышно приблизился к двери своей комнаты, прислушался. Ни шороха…
Он резко распахнул дверь и включил свет.
Нет, в комнате никого не было, только пахло еще отвратительнее, чем в коридоре. А на столе лежал такой же грязный, в сальных пятнах, неряшливо вырванный из ученической тетради листок бумаги, как тот, что сегодня показывал Борщов. На листке было написано:
Ты, Васильцев, у дружка своего, у Борщова, поучись, какую капустку покупать. А у тебя, Васильцев, не то что капустки – вообще в доме ни шиша. Убогий ты, Васильцев, навроде иных нашенских: мало что хромой и слепой, так еще и голодный. Нельзя так жить, без жратвы, – ноги же протянешь.
Далее следовало:
Вот у Борщова твоего капустка – это капустка! Учись, убогий!
Как-то слишком уж вольно действовали эти подземные царьки. Юрий подумал, что ошибкой было со стороны Домбровского отпускать их по домам, сейчас следовало держаться всем вместе. С этой мыслью он немедля отправился к Борщову – тот жил ближе других.
На звонок в дверь ответа не последовало. Само по себе это ничего еще не означало – обычно по вечерам Борщов сиживал в ресторанах, восполняя мечты своей голодной юности, но вот то, что никак не отозвался борщовский кот Прохор, вызвало у Васильцева недобрые подозрения.
Подергал дверную ручку, и оказалось, что дверь не заперта. Юрий вошел.
На столе лежала записка:
Дорогой Юрочка! Ты знаешь, Ефрем Борщов – не трус и многое в жизни повидал. Но против этих упырей слаб я оказался в поджилках. Да и Прохора жаль – уж он-то, котяра, ни в чем не виноват, а они, чувствую, никого не пожалеют. Так что залегаем с Прохором на дно, уж не суди строго. Советую и тебе с Домбровским и с Викешей взять с меня пример – ей-ей, не выстоять вам против этой нечисти.
В любом случае не поминай лихом!
Возможно, Борщов был и прав, но все-таки он, Юрий, пока еще не собирался так просто сдаваться. От Борщова он направился к дому Викентия.
Дверь квартиры палача тоже была не заперта, а из-за нее явственно сочился уже знакомый тошнотворный запах застоявшейся помойки. С чувством полной безнадежности, даже забыв про парабеллум, он распахнул дверь, вошел.
В гостиной царил невообразимый хаос. Ковер был истоптан глинистыми следами, шторы почему-то сорваны с карнизов, стулья перевернуты, на скатерти стола было намусорено хлебными крошками и полосками квашеной капусты. Юрий не сразу увидел ручеек крови, сочившийся из спальни, а увидев, метнулся туда.
Ничего более страшного он прежде не видел. Викентий был распят на стене железными костылями, пятый костыль торчал у него из груди. Все было, как на той фотографии, которую нынче показывал Домбровский. И – самое ужасное – Викентий был еще жив. Он шевельнул головой и произнес тихо:
– Передай – я не успел…
Затем по его телу пробежали судороги, изо рта хлынула кровь, и жизнь оставила его.
Что Викентий имел в виду, не трудно было догадаться: он не успел переподчинить свою армию Домбровскому и передать ему списки. Без того этой армии, по сути, более не существовало.