Театр французского классицизма
Шрифт:
(Изабелле)
Вот свекор ваш, мой друг. Он рад необычайно.Шикано
Чей свекор?!Данден
Свекор?! Я? Что тут еще за тайна?Леандр
Ваш приговор, отец, обрадовал нас всех.Данден
Ну, так тому и быть. Менять решенья — грех.Шикано
Нет,Леандр
О, вам ответить мы попросим Изабеллу.Шикано
Ну, дочка, отвечай! Иль стала ты нема? Что скажешь?Изабелла
Подпись я поставила сама.Шикано
Я протестую! В суд!Леандр
Не выйдет, сударь, благо Рукою вашей же подписана бумага.Шикано
Моей?!Данден
Я признаю действительным их брак.Шикано
Надули! Но — шалишь! Я не такой дурак! Для тяжбы повод есть: дочь увели обманом!(Леандру.)
Женитесь, сударь, но — забудьте о приданом!Леандр
Охотно! Это нам обоим подойдет: Мне — Изабелла, вам — именье и доход.(Дандену.)
Довольны вы, отец, тем, как был суд устроен?Данден
Да, сын мой. Наконец я за себя спокоен. Остаток дней моих я буду с вами жить. А вот ораторам умерить надо прыть. Но как же наш Зоил?Леандр
У нас сегодня праздник. Помилуйте его!Данден
Пусть прыгает, проказник! На радостях я пса помиловать готов. Пойдем набраться сил для будущих судов!БРИТАННИК
Трагедия в пяти действиях
Перевод А. Кочеткова
ПЕРВОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Из всех произведений, предложенных мною вниманию публики, нет ни одного, которое снискало бы мне больше похвал и порицаний, чем это. Как ни много труда приложил я для создания этой трагедии, все же оказалось, что чем больше я старался улучшить ее, тем сильнее пытались некие лица ее опорочить: нет таких козней, к которым бы они не прибегли, нет хулы, на которую бы они не решились. Нашлись такие, которые даже стали на сторону Нерона против меня: они говорили, что я сделал его слишком жестоким. Что касается меня, то я полагал, что самое имя Нерона говорит о чем-то более чем жестоком. Но, быть может, они вдаются в тонкости истории и хотят сказать, что в первые годы своего правления он был добропорядочным человеком; однако стоит только прочесть Тацита, [150] чтоб узнать, что, если он и был некоторое время хорошим императором, он все же был всегда чрезвычайно злым человеком. В моей трагедии речь идет не о делах политических: Нерон представлен здесь в частной жизни и в семейном кругу. И они избавят меня от необходимости приводить все те цитаты, которые легко доказали бы, что я ни в чем не погрешил перед ним.
150
Тацит (I в.) —
Другие, напротив, говорили, что я сделал его слишком добрым. Признаюсь, что я не представлял себе доброго человека в облике Нерона: я всегда считал его чудовищем. Но здесь он — чудовище рождающееся. Он еще не поджег Рима, он еще не убил мать, жену, воспитателей; кроме того, мне кажется, что от него исходит достаточно жестокостей, чтоб воспрепятствовать кому-либо заблуждаться в нем.
Иные приняли участие в Нарциссе и сетовали на то, что я сделал его очень злым человеком и наперсником Нерона. Достаточно одного отрывка, чтоб им ответить. «Нерон, — говорит Тацит, — с ропотом воспринял смерть Нарцисса, ибо в этом вольноотпущеннике было поразительное соответствие с затаенными еще пороками императора»: Cujus abditis abhuc vitiis mire, congruebat. [151]
151
Коего скрытым дотоле порокам он изумительно соответствовал (лат.).
Некоторые оскорбились тем, что я избрал героем трагедии столь юного человека, как Британник. Я сообщил им в предисловии к «Андромахе» воззрения Аристотеля на героя трагедии, — что он не только должен быть совершенным, но ему надлежит всегда обладать каким-нибудь несовершенством. Но я добавлю еще, что юный принц, семнадцати лет, с большим сердцем, большой любовью, большой искренностью и большим легковерием — качествами обычными у юноши, — казался мне вполне способным возбудить сочувствие. Я не желал большего. «Однако, — говорят они, — этот принц умер, едва достигнув пятнадцати лет. Его заставляют жить, его и Нарцисса, на два года дольше, чем они жили». Я не стал бы отвечать на это возражение, если б оно не было с жаром поддержано человеком, который позволил себе [152] заставить одного императора, царствовавшего лишь восемь лет, царствовать двадцать, хотя это изменение гораздо существеннее для хронологии, где время исчисляется годами царствований.
152
…человеком, который позволил себе… — Намек на Корнеля, который говорит в предисловии к трагедии «Геракл», что он продлил на двенадцать лет царствование Фокаса.
Юния также не избегла критики: говорили, что старую кокетку Юнию Силану я обратил в целомудренную молодую девушку. Что бы они мне могли ответить, если б я им сказал, что эта Юния — вымышленное лицо, как Эмилия в «Цинне», как Сабина — в «Горации»? Но я-то могу сказать им, что, если б они внимательно читали историю, они помнили бы некую Юнию Кальвину из рода Августа, сестру Силана, которому Клавдий обещал Октавию. Эта Юния была молода, красива и, как говорит Сенека, «festivissima omnium puellarum». [153] Она нежно любила своего брата, и их враги, говорит Тацит, обвинили обоих в кровосмесительстве, тогда как они были повинны лишь в некоторой нескромности. Пусть даже я изображаю ее более сдержанной, чем она была, — я не слыхал о том, что нам воспрещено исправлять нравы действующего лица, тем более лица неизвестного.
153
Прелестнейшая из всех девушек (лат.).
Находят странным, что она появляется на сцене после смерти Британника. Разумеется, велика изысканность — не желать, чтоб она в четырех стихах, достаточно трогательных, говорила, что идет к Октавии. [154] «Но, — утверждают они, — из-за этого не стоило заставлять ее возвращаться; кто-нибудь другой мог бы рассказать за нее». Они не знают, что один из законов театра, это — повествовать лишь о том, чего нельзя показать в действии, и что все древние часто заставляют появляться на сцене актеров, которым нечего сказать, кроме того, что они пришли из одного места и что они направляются в другое.
154
…она в четырех стихах… говорила, что идет к Октавии. — Позднее Расин опустил эту сцену (шестое явление действия пятого).