Театр «Глобус»
Шрифт:
Именно этому привыканию и посвящён Сад Змея, где утром копошатся дети и восседают старцы, а вечером толкутся приятели зелёного змея. Вот он, сад кустистый, кружевной, похожий на ткань черного легкого. Кольца спиралевидной трубы холодно блестят между ивами – тут воцарился Змей-Змеевик.
Голова опять закружилась, и Крат сел на скамейку. Согласно преданию в доисторические времена здесь располагался русский рай. И правда, на этом месте, когда рыли яму, откопали камень с процарапанным изображением мужчины и женщины, между которыми вьётся большими кольцами некая спираль с глазами. Рисунку оказалось четырнадцать тысяч лет. Ещё там изображалось
Все всё поняли: Змей научил первых людей сбраживать плоды Древа Жизни и получать сок смерти.
Если представить себе два напитка – сок жизни и сок смерти, каждый из них в отдельности невыносим. А если их смешать, получится вполне сносно – онтологический ёрш. В стакан живого дня добавим сок смерти. Цивилизация этот вопрос решила в планетарном объёме, что явилось чуть ли не единственной заслугой цивилизации перед загубленным ею человечеством. Землянину хватит совсем небольших денег – грошей забвения, чтобы купить сок смерти и выпить, после чего всё трудное совершается без волевых усилий: дума сама думается, обиды забываются, время протекает мимо, обтекая выпившего. И в сердце воспламеняется былая вера в себя, и снова приветливо сияет свет будущего. Сок жизни – это кровь. Сок смерти – это спирт. Нужна пропорция.
Сок смерти несчастному человеку следует пить постоянно, иначе наступит невыносимая встреча с действительностью – встреча маленькой души с колючей великой действительностью. К тому же, в организме, привыкшем к соку, больше не вырабатываются гормоны утешения, вот почему русскому человеку трудно перейти к трезвости. Но главное: ради чего?
Человека зовёт неизъяснимая истина, она дышит сказочным светом и волнует воображение, но она слишком плотно закрыта вещами и социальными задачами, да и человек не больно-то готов откликаться, потому что уже не верит в свою связь с нею, в свою религе (привязь). Он отвернётся и запьёт свою жизнь стаканом сока. С годами, действуя указанным способом, он весь растворится, и умирать будет просто некому. Так что пьянице не страшно двигаться к смерти: он к ней привык.
Крат, сидя на холодной скамейке и не прекращая видеть ночной парк, ясно видел в то же самое время залитую солнцем поляну, двух голых людей возле дерева и Змею, или Змея, свесившего с ветки длинный мозаичный хвост. С хвоста капает жидкость и скапливается в пазухе лопуха. На припухлых лицах мужчины и женщины застыло длительное, терпеливое умиление.
Ева оказалась вылитая Лиля в юности.
Видение продолжалось. По ту сторону кустов раздался её счастливый смех, а потом нежный шорох. Крат, облепленный липким стыдом, стал смотреть сквозь кусты. Змей скользил и тёк вокруг её стана, морду окунул в тень между бёдрами, в пах. Сначала ей было зябко, она подняла плечи, и Крат закрыл глаза, заметив затмение в её лице: она замерла, вся подставившись ощущению. Послышался голос, Змей пропел сладким баритоном: "Ева, ты смазлива не только внешне, но и внутренне!" Крат-Адам с новой болью понял, что Змей нашёл какой-то способ управлять ею.
А дети?! От кого родились у неё дети, первенцы человечества?
Затем Змей поженил их. По его подсказке они построили Рай – душный, ароматный шалаш, где Змей научил молодую пару совокупляться. Правда, Ева оказалась уже знакомой с этими странными ласками. "Ароматный рай!" – шептал он, отстранясь от неё и вдыхая медовое сено. Она каждый день приглашала его: "Милый, пойдём в рай!". И там они укрывались (от кого?) и погружались в истому. Это было счастье, но при этом он понимал, что райское счастье – постыдное занятие, потому что лишает разума. Ева с ним не соглашалась, что вызывало в нём досаду, ведь более всего на свете он желал, чтобы они всё понимали совместно. Пребывание в раю омрачалось ещё и тем, что Змей выслеживал их, подползая слишком близко. Он подглядывал и поднюхивал.
Муж взялся уговорить жену убежать от Змея, но вместо согласия она отвернулась и крикнула сквозь ветки: "Я же говорила тебе, что он не хочет, чтобы ты жил вместе с нами!" Крат разглядел по ту сторону листьев мозаику его щеки, ромбовидную голову с точкой глаза и раздвоенным летучим языком промеж твёрдых, застывших в улыбке губ.
И вскоре Змей всунулся в рай с чем-то большим во рту. "Вот, закуска созрела… на древе познания", – и отвратительно красивый плод, бордовый с желтоватыми пупырышками положил Еве прямо в руки. Та со сладким и сочным всхлипом откусила, погрузив туда пол-лица.
Наркотик, – догадался Крат, который сидел в городском парке, и, раздвоившись, находился ещё и в раю. От своей доли в этом фрукте, мякиш-гашише, Адам-Крат отказался, отвернулся. (Так родился жест отрицания – вмиг и навеки.) Но Ева прямо в губы ему пихала надкусанный пахучий плод. Затем нашла аргумент: "Милый, ты ведь сам хотел, чтобы мы всё делали вместе и всё разделяли пополам". Крат погрузился в плод. Потом был поток сласти, страсти, ярких и постыдных образов, а потом стало холодно и страшно. Потом стало его трясти, и Крат, очнувшийся в парке, обвёл глазами окрестности.
Парк шелестел чёрной листвой и обдувался прохладным ветром. Ему вспомнился Дол (у Змея был его голос), вспомнились котельная и театр "Глобус", а также то, что от нечего делать он отправился посмотреть афишу. Да, афишу спектаря, который должен совершиться вот-вот… кажется, завтра. Всё восстановилось в некой связности, только на плечах не оказалось куртки, и вместе с ней пропал мобильный телефон – но это чепуха. Он продолжал переживать сладкие и подлые сцены в раю.
Крат по-новому увидел монумент Змея-Змеевика, на спиральной спине которого играют дети, – скрученную в три кольца трубу толщиной в бочонок.
Значит, не только Крату мерещилось такое, если Парк Химиков народ прозвал Садом Змея и нарисовал на трубе глаза.
Нетвёрдыми ногами он отшагал дорожку парка, боясь глядеть в кусты, ибо там нередко залегают передозные покойники. На другой стороне площади вспучился "Глобус", куполом похожий на обсерваторию.
Театральная площадь притаилась. Встревоженный взгляд Крата блуждал туда-сюда по мостовой, которая, казалось, гудела на какой-то нездешней частоте, звучала молчанием – быть может, так воспринималась вибрация времени. Крат догадался, что воображение Творца, помыслив предмет, тем самым рождает его – облекает веществом. Как мы помысливаем слово, так Бог помысливает тварь и вещь.
Сквозь тонкое место облачной пелены слегка проступили звёзды.
В переулке заорали коты, корябая голосами ночь. Только стёкла окон и латунные ручки входных дверей сохранили невозмутимость, их блеск не дрогнул. Вот оно – место казни.
Глава 11. Колоброды
Здание было построено со вкусом. Торжественный фасад обещал публике настоящее театральное искусство – и неизменно обманывал.
Афишу Крат знал уже наизусть. Она висела на стене возле входа, освещённого фонарём. Буквы играли в глазах и сами отпечатывались в уме: