Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн
Шрифт:
И это только одна сторона корпорации, которая вызывает напряжение у современного обывателя, но не единственная. Другая сторона – иерархия. Обыватели же боятся иерархии, они любят болтать о сетевых сообществах, в которых якобы все равны и свободны. А в корпорации обязательна иерархия. Потому что есть отношения мастер-подмастерье, учитель-ученик. Мастер – это человек, владеющий таким типом деятельности, которым не владею я. И пока я не сделаю это руками, я не пойму. И я иду к мастеру учиться, я верю, что он меня научит правильно, хотя рационально доказать это невозможно. Но если я иду к нему учиться, то и он должен мне доверять, передавая мне секрет своего превосходства и тем самым его лишаясь. Вот эти отношения, построенные на вере, – обязательны для корпорации, а все, что воздвигнуто на вере, нам тоже непривычно.
То есть
– Соглашусь с тем, что сами по себе корпорации многих пугают, но у нас беспокойство острее. Речь конкретно идет о том, что слишком много собственности и экономической власти поглощается преимущественно членами одной корпорации. Причем они ведут свою работу от имени государства, а возникающая собственность не вполне государственная. А теперь еще появляются новые формы – госкорпорации, которые почему-то напрямую подчиняются президенту, уводятся из-под исполнительной власти; а рядом стоят объединенные узкоспециализированные госкомпании типа судостроительной, но они подчиняются правительству; а есть просто государственные компании типа Сбербанка, где большая доля государственного владения и ничего особенного. Все эти разные формы корпоративной собственности объединены только одним: они управляются людьми (или принадлежат им), которые между собой очень близки, и никого из чужих в этот круг они пускать не хотят.
– Будем продолжать делить вопрос на подвопросы.
Что касается конкретной корпорации так называемых разведчиков – здесь мы выскакиваем за границы понятия корпоративного как такового. Потому что наши чекисты играют (или, точнее, пытаются играть) уже на следующем, гроссмейстерском этаже, там, где в качестве выигрышной позиции выступает так называемая «безопасность», рационально не определимая, несмотря на все потуги теоретиков. Она определима только как элемент базового набора функций социального целого, таких, как «питание», «жильё», «тепло», «лечение», «обучение», «оборона» и т. п. (Кстати, силовиками разведчиков неправильно называть, они сами силовые операции если и проводят, то точечные и только на дальней периферии. Штирлиц за все двенадцать серий выстрелил лишь однажды). Каждая из этих «каст» или функциональных подсистем общества внутри себя организована как корпорация. И каждая, не только чекистская, будучи предоставлена сама себе, если над ней нет присмотра какого-то целого начала, начинает заигрываться, вести экспансию, пытаясь стать целым.
Впрочем, я слабо представляю себе общество, в котором победила бы одна корпорация. Это так же недостижимо, как мировое господство. Но это не значит, что нет проблемы. Корпорации, не имея стратегического начальника, начинают играть в такие игры. Поэтому проблема не в наличии корпорации силовиков, проблема в отсутствии того, кто мог бы сказать: «Ребята, вы что, с ума сошли – занимайтесь своим делом. Кому нужна одна корпорация, которая одолеет всех? Если черепахи победят всех ежей, то каким-то черепахам придется стать ежами».
– Хорошая мысль.
– Но это только одна мысль. Вторая – почему строятся эти самые госкорпорации? Государство-протез, которое мы имели в 90-е, не занималось машиностроением, не занималось дорожным строительством, не занималось флотом. А в других странах все это есть. Поэтому либо мы должны сидеть сложа руки и ждать, пока у нас всё, до чего не дотягивается «невидимая рука», погибнет, либо надо что-то с этим делать. То есть именно отсутствие стратегического уровня в обществе приводит к компенсаторному прорастанию агрессивных корпоративных форм. Грубо говоря, госкорпорации – это проявление стратегической, надкорпоративной тенденции в архаичной форме. А как иначе? Рыночным путем не может реформироваться флот и авиация.
– То есть вы считаете госкорпорации позитивным явлением?
– На стратегическом безрыбье – да. Рынок тем более не может заменить собой стратегию. Рынок объективно занимается обменом, а не распределением и уж тем более не производством.
Партия нового типа
– Вы такие страшные слова говорите – опять «партия нового типа».
– А кто должен заниматься, например, вопросами транспорта? Правительство существующее им не занималось, да это и не его дело. Как можно заниматься транспортом, если власть избирается раз в четыре года, а правительство существует еще меньше? Значит, должен быть какой-то субъект, который мыслит категориями десятилетий. Давайте перебирать – кто это? Мелкий предприниматель? Смешно. Правительство? Нет. Президент? Но он только как хороший человек может заниматься этим, а как президент, что он, с ума сошел строить Транссиб – его переизберут через четыре года! Тогда кто эти люди?
– И кто?
– Сначала эти люди, когда собираются вместе, не имеют никакого статуса.
– Уже вышеупомянутый вами Бродель полагал, что абсолютно во все времена двести семей управляли любой страной мира.
– Ну, это он сказал.
– Я же на него и ссылаюсь. В моем представлении эта позиция стратегической власти все-таки имеет основанием собственность, причем очень крупную собственность. И такая картинка – когда стратегические решения принимаются на основании владения собственностью – нравится мне лично больше, чем «партия нового типа». От последнего я, как человек, выращенный на закате советских времен, вздрагиваю. Хотя вы, наверное, скажете, что это одно и то же.
– Нам надо каким-то образом постараться с обществом обходиться так, чтобы оно не западало на наши конкретные вздрагивания. Вдруг вырастет поколение, которое будет вздрагивать при упоминании о рынке. И что, нам после этого строить общество, где никаких рыночных структур нет и слово «рынок» запрещено?
Заметим, слово «партия» тоже было опошлено уже при Маяковском, он его пытался отмыть, хотел «сиять заставить заново». «Партия нового типа» – это заместитель чего-то важного, чьего имени мы не знаем, но без которого ни одно общество не живёт. Это субъект, соразмерный со всем обществом, его собственник, хозяин страны, который решает вопрос о том, что будет в стране через двадцать лет и позже. Именно этот свежевылупившийся надкорпоративный этаж сегодня пытается заниматься специализацией корпораций, их рассадкой по базовому набору функций общества. Вот имеется команда кого-нибудь, условно, Петрова, который вроде поднаторел в управлении большим количеством активов. И теперь – «Дан приказ ему на транспорт»! Давайте мы всю его команду возьмем и посадим на управление транспортными активами, а часть его непрофильных активов, наоборот, передадим другим командам, и возникнет большая отраслевая корпорация управленцев. То есть речь идет об использовании профессиональных команд, которые, поуправляв надерганной в холдинг рейдерами кучей барахла, начинают потихонечку специализироваться.
И дай Бог, если вдруг среди нескольких госкорпораций вырастет хотя бы одна, у которой низовым звеном будут не референты и не титулярные советники, а предприниматели. Тогда можно будет поставить пудовую свечку перед корпоративным алтарём и сказать: получилось случайно то, к чему все стремились.
– Два вопроса. Первый: почему они (члены правящей корпорации) так жестко относятся к чужим? За предыдущие десять-пятнадцать лет сложился какой-то корпус крупных предпринимателей, и часто это талантливые люди. Но последние годы передела собственности связаны с очень жестким выбрасыванием всех минимально несогласных с «партией и правительством» из этого процесса выстраивания будущих стратегических структур. И многие опасаются, что после выборов этот процесс расчистки пойдет дальше. Зачем такая жесткость? И второй: есть ли у общества механизм самосохранения, который позволит с этим справиться?