Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн
Шрифт:
– «Свои» и «чужие» – простейший вариант идентичности. А институт идентичности не корпоративный, он с верхних этажей. Помните классическую работу Макса Вебера про средневековый город, где он описывает город как корпорацию корпораций? Как выглядел этот город на уровне обыденной жизни? Это Монтекки и Капулетти. Внутри каждая из корпораций враждует с другой, часто насмерть, и только герцог может их примирить. Это не порок, не недостаток – таковы их свойства. Единственный способ заставить их жить вместе – над ними должен быть герцог.
– А кто мог бы играть роль герцога в демократических обществах?
– Это вопрос к страноведам –
Да, есть общества, в которых положена публичность, как чалма или хиджаб – тогда герцог правдоподобно сымитирует ее. Кстати, внутри себя он может быть организован очень даже демократически. Да и наружу открыт. Физтех очень заинтересован, чтобы в него пришли лучшие. Он не только с виду не закрыт, он к себе зазывает всех. Туда в принципе может поступить каждый. Но не каждый дурак.
Однако мы сейчас не говорим о том, как эта инстанция должна быть изнутри организована. Мы говорим о том, что в каждом жизнеспособном обществе есть инстанция, которая выступает от имени общества, всех его людей как граждан, и, кстати, в этом смысле она, воплощая всех граждан, предельно демократична и одновременно иерархична.
– И все-таки как у нас может выглядеть этот герцог?
– Нужно противопоставить понятие правящей партии понятию партии власти. Партия власти борется за власть. А правящая партия занимается тем, что по отношению ко всем корпорациям выполняет функцию целого. И правящей партии не нужно ни грамма политической власти, ей достаточно просто иметь своих членов во всех партиях власти. Помните эпизод из комедии «На Дерибасовской хорошая погода»? Во время балета в Большом всех офицеров по тревоге просят на выход. Тут же встаёт и строевым шагом удаляется ползала, а заодно и все солисты труппы. Спектакль окончен. Чтобы остановить сбрендившую партию власти, достаточно отозвать оттуда членов правящей партии. И все. На этом партия власти закончится, потому что все избиратели будут знать, что там одни уроды остались.
– Боюсь, что наше общество, особенно гражданское общество, не примет такую правящую партию, полагая, что это не вполне соответствует атрибутам демократии.
– Я бы различал все-таки два смысла слова «гражданское общество». Это не профсоюз штатных активистов НКО, это просто сообщество всех граждан. А у граждан в подлинном смысле этого слова есть два взаимосвязанных свойства – ответственность и сознательность. Путин, когда давал интервью журналу «Тайм» (у нас же принято говорить иностранцам такое, что русским не скажешь), все время говорил: «Да я тут тружусь, как негр, как раб на галерах». Чем человек сознательней, тем вроде бы он выше в иерархии. Но что такое высота в иерархии сознательности? Это не высота иерархии власти. Высота иерархии власти – это кабинет и количество телефонов, а высота иерархии сознательности – это значит пахать, как негр, и быть за всё в ответе.
– То есть вы хотите сказать, что появление высшей инстанции
– За исключением демографии у кошек, само собой ничего не происходит.
– Я имею в виду, что этот процесс неманипулируем.
– Я Вам как женщине женщину процитирую. «Час ученичества! Но зрим и ведом // Другой нам свет, – еще заря зажглась. // Благословен ему грядущий следом // Ты – одиночества верховный час!» Наступает одиночество – одиночество сознательного человека, у которого, казалось бы, нет ничего, кроме сознания, этого Голоса свыше, и он, как последний сознательный дурак, кончает пить пиво, и быстро идёт заниматься Дальним Востоком, авиацией или реформированием фондового рынка. Чистое дело марш! Конечно, плохо человеку быть одному – есть братья по партии.
– «Чисто», «братья по партии» – ничего себе набор слов…
– Мы просто пытаемся объяснить самим себе каким-то корявым языком, как это все устроено. А русский язык на эту тему давно не говорил. Мы похожи на героя «Страстей по Андрею», который заговорил после долгих лет молчания, а у него язык не поворачивается и слов он найти не может. Вообще тяжелейшая проблема в развитии нашего общества, что в русском языке нет слов для того, чтобы обсуждать настоящие проблемы.
– А в Америке есть, что ли?
– У них другое свойство языка. Разрабатывает какая-нибудь Rand Corporation секретное оборонное устройство. Они называют его «флип-флоп», то есть по-нашему «прыг-скок», и оно во всей документации под этим несерьёзным наименованием так и идет. А в русском языке это должно быть обязательно «флуктуативный коагулятор ЖП-38БЮ с тильдой». Разве госпремию за прыг-скок дадут? Русский язык более архаичный и поэтому очень консервативный.
– Но у них как называется правящая партия – элитой? Как это американцы обозначают? Они же тоже иногда любят напечатать статью о том, кому на самом деле принадлежит Федеральная резервная система.
– Да, они не стесняются говорить на взрослые темы. Просматривая статьи «о главном» из Энциклопедии современной демократии под редакцией Липсета, я буквально через слово натыкался на загадочное virtue, которое в обыденном контексте чаще всего означает «достоинство», «добродетель». Полез в словарь и увидел, что одновременно это слово ухитряется обозначать и «мужество», и «целомудрие». Латинское vir – это корень слова virgin – «девственность», «невинность», «чистота». Но vir – это и вирулентный, то есть это доблестный муж, самец-производитель, у которого член круче, чем у других. А virtual в английском языке имеет основным значением «подлинный», «истинный», «настоящий», и уже второе значение – «возможный», «мнимый», «виртуальный» в противоположность реальному. Лишь недавно они этим словом стали называть интернетскую хрень. И у всего этого один и тот же корень! Подобно нашей собственности-собству, обозначающей всё на свете.
В английском языке тоже есть свой пласт архаики, но они эту архаику преодолели. То есть, грубо говоря, они как общество пережили рынок, царство самодостаточных единиц, и язык тоже пережил какое-то важное индивидуализирующее перерождение. В нашем же языке, как и в нашей хозяйственной деятельности, нет этого могучего пласта. И у нас новое слово может только корпорация вводить. Поэтому каждый раз, когда я как отдельный аналитик придумываю и обозначаю что-то, ввожу для этого слово, приходится сделать так, чтобы какая-то корпорация моё словотворчество утвердила.