Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн
Шрифт:
Всё это именуется простым немецким словом aufheben. Маркс, прости – не знали, как перевести.
Два странных десятилетия мы пыжились «вернуться» в лоно этнографической утопии, заслонившей и подменившей мир. Хотели в рыночное беловодье, а получилась всегдашняя тмутаракань.
Россия возобновит движение в русле мирового потока, которому в своё время проломила проход в исторической тверди.
Игры идентичности
Беседа Татьяны Гуровой с Сергеем Чернышевым [22]
22
Сокращённый вариант опубликован в журнале
http://expert.ru/expert/2008/02/chernyshev/
Татьяна Гурова: Хотелось бы максимально приблизить нашу беседу к текущему политическому моменту, потому что он вызывает разные ощущения и часто ассоциируется с такими словами, как «госбезопасность», «госкапитализм» и «корпоративизм». За последние три-четыре года произошли очевидные сдвиги в структуре российской собственности – усилились позиции госкомпаний и компаний, похожих на госкомпании. Когда усиливаются позиции госкомпаний, логично говорить о возникновении системы госкапитализма. Однако и президент Путин, и его ближайшие коллеги и политические наследники уверяют, что не хотят строить госкапитализм. Наблюдатели, естественно, недоуменно пожимают плечами: тогда что это?
И это еще не все, что вызывает напряжение. Эти компании номинально, конечно, государственные, но многие из них и управляются, и отчасти принадлежат бывшим или нынешним сотрудникам одной большой корпорации – назовем ее силовой корпорацией. И, по-видимому, когда президент и его сторонники опровергают тезис о строительстве госкапитализма, они исходят из замысла, согласно которому компании переходят из государственной собственности в частную разными законными путями, в том числе через выход на открытый рынок.
Если это произойдет, мы вроде бы столкнемся с новой формой собственности – не частной в привычном, индивидуальном понимании этого слова, не государственной, а корпоративной, то есть принадлежащей членам одной корпорации. Новизна этой системы пугает сама по себе, не говоря уже о силовом характере этой корпорации.
Сергей Чернышёв: Хороший вопрос, только я-то тут причем? Мне нужно изобразить из себя «эксперта по корпорациям», что само по себе смехотворно. Такового специалиста быть не может в силу огромности этого явления, которое, как бы вы ни упирали на его новизну, совсем не новое.
Есть такая книжечка на две с лишним тысячи страниц – трехтомник Фернана Броделя. Один из томов называется «Игры обмена» – хотя так могли бы называться все три тома, поскольку Бродель пишет о новом времени мировых рынков, пришедшем на смену эпохе средневековых корпораций. В силу необозримости предмета автор заменяет неподъёмное целое калейдоскопом, отбирает яркие детали, с галльской элегантностью обходит острые углы. Но если бы Бродель взялся в том же фрагментарном стиле написать про всю хозяйственную историю канонической триады производства – распределения – обмена, то это было бы три трехтомника. Первый – про архаические общества далекого прошлого – назывался бы, соответственно, «Игры производства». Третий – те самые «Игры обмена». А средний назывался бы «Игры распределения». И в этот средний попало бы все, что связано с распределительными обществами – обществами, в которых возникает специализация, кооперирование и как таковая система разделения труда, которой посвящена классическая работа Дюркгейма. Все это и есть корпоративное время. И у Дюркгейма там центральное понятие – корпорация. При этом он подробно объясняет, что есть старые корпорации, чьё время ушло. И есть новые корпорации – базовый институт общества будущего. То есть корпорации средневековья канули в Лету. Но грядёт новое Средневековье (помните Бердяева?), эпоха возобновления корпоратизма. Это огромный мир, из которого мы выпали, а теперь потихонечку в него возвращаемся, не имея нормальных словесных средств, чтобы его описать.
– Мы сейчас и будем этим заниматься.
– Попробуем распутать клубок вопросов и разобрать их по одному.
Почему мы так много говорим о разведке в связи с корпорациями? Случайно ли это? Хотел бы привлечь объяснительные средства из совершенно «левой» сферы. Был такой замечательный
Любитель, то есть игрок ниже первого уровня, видит на доске отдельные фигуры и по поводу каждой размышляет, куда она может пойти по правилам, какую фигуру противника может «съесть» и на каком поле быть «съеденной». В нашей аналогии шахматист-любитель – это классический бизнесмен, агент рынка.
Первый уровень (примерно соответствует силе игроков от третьеразрядников до слабых кандидатов в мастера) строит «цепочки добавленной стоимости». В отличие от «бизнесмена» он видит не только фигуры на доске, но и равноправного соперника за доской. Каждая фигура поочередно становится то его собственностью, то собственностью партнёра-соперника. Он мыслит ветвящимися цепочками (мультиграфами) ходов, где после каждого хода возникает ветвление в зависимости от возможных ответов другого игрока. Он стремится реализовать цепочку ходов, ведущую к материальному преимуществу – аналогу добавленной стоимости у предпринимателя.
Второй тип игроков (от кандидатов в мастера до сильных международных мастеров) выбирает длинные варианты игры, сопоставляя их с предполагаемыми встречными планами противника. Мастер смотрит не столько на доску, сколько на противника, которого воспринимает как собственника корпорации фигур, сообща реализующих целостный план игры против его корпорации другого цвета. «Похоже, он готовится вскрыть вертикаль на ферзевом фланге. А зачем тогда он делает странные маневры конем на королевском? Наверное, он хочет, чтобы я поверил, что он хочет вскрыть вертикаль на ферзевом фланге, а на самом деле готовит атаку на королевском. Я сделаю вид, что купился на его вскрытие вертикали, а на самом деле буду готовиться к контратаке на королевском». Подобного рода умения видеть чужие планы и включать их в свои сценарии оттачивают в рефлексивных деловых играх, проводимых ведущими методологами. Этим искусством обязаны владеть политтехнологи. И совершенно не случайно это очень похоже на деятельность разведки и контрразведки.
И наконец, на третьем уровне (гроссмейстеры) игрок опять перестает смотреть на противника и смотрит на доску. Но теперь он не считает никаких вариантов. Он видит доску интегральным взглядом стратега, который воспринимает шахматную игру как преобразование «позиций». У него имеется заимствованный из шахматной культуры и отражающий его индивидуальность набор стереотипов – образов выигрышных позиций. Каждую конкретную позицию он воспринимает как потенциально направленную в сторону одного из классов выигрышных позиций, и он ее в эту сторону сознательно подталкивает. Но не как аналитик, а как художник – подобно скульптору, прозревающему образ в глыбе камня и отсекающему от него лишнее. И только реализовав «тренд», доведя партию до «позиционного преимущества», он опускается до второго типа, вспоминает про планы противника, а потом, перейдя в эндшпиль, на автомате начинает доигрывать стандартные цепочки-окончания.
В многосторонней игре на экономическом поле возникают по сути те же ситуации. Но и времена, и игроки бывают разными. На втором, корпоративном уровне игроки все время обязаны думать о том, какие планы вынашивают те, кого они видят партнером, союзником или противником. И если игрок первого типа просто берет на рынке чей-то бизнес-ресурс, чтобы вставить его в свою цепочку добавленной стоимости, то на корпоративном уровне он обязан думать прежде всего о следующем: «А вдруг собственник этого ресурса, который я монтирую в предпринимательскую цепочку, вовсе никакой не бизнесмен, а шпион другой корпорации, которого мне подставили, чтобы я его взял, скажем, сетевым торговцем, а он на самом деле будет снимать информацию о том, как устроена моя корпорация? А потом, чего доброго, наступит момент Х, и ему резидент скажет: “Слушай, закрывай свой бизнес”, – и все мои цепочки, которые держатся на нем, рухнут». Поэтому для корпорации любого сорта абсолютно естественно разгадывать планы, иметь разведку и контрразведку. Это не порок, а её органическое свойство. Соответственно, в любой корпорации много «чекистского», даже если там вообще и духу нет никаких чекистов.