Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн
Шрифт:
В XVIII в. лидерство захватила Англия, у которой не было такого количества лесов, зато имелся уголь. Британцы применили индустриальные технологии добычи и сжигания угля. Паровой флот, локомотивы на железных дорогах, паровые двигатели на мануфактурах обеспечили доминирование на суше и на море. Англия воздвигла громоздкое здание угольной отрасли, из-под руин которой с трудом вылезает до сих пор.
В XX столетии рывок из-за спины лидера сделали США, опираясь на совершенно иную технологию. У них было жидкое топливо – нефть, с которой поначалу не умели обращаться – добывать и перерабатывать привычным шахтным способом.
Логично предположить, что следующий лидер, не обременённый гнётом инфраструктуры, будет связан отнюдь не с термоядом или антигравитацией, а с хорошо знакомым газом. В отличие от угля и нефти природный газ может непосредственно, практически без переработки, выступать как топливо. Его можно, к примеру, напрямую использовать в двигателях автомобилей.
Сегодня Россия имеет все шансы рвануть в мировые лидеры из-за спины усталых нефтегонщиков. Приходит время газа. Конечно, со временем и он закончится. Но не нам, владеющим 40 % только разведанных мировых запасов, это грозит в первую очередь.
Естественно, газ можно подвергать разным степеням очистки и переработки. Возможен и рывок в следующий техноценоз, если превратить газ в источник для производства водорода. Водород, как предсказывают многие, станет основой экологически чистого топливного цикла будущего.
Так что не стоит, говоря об исчерпании углеводородного сырья, валить в кучу уголь, нефть, газ и водород. Это четыре разных техноценоза единой углеводородной эпохи. Скорее, мы находимся только в начале третьего из них.
Соображение второе. Насчёт модных утопических придумок гнать биосолярку из рапса и других злачных продуктов. Технически, конечно, это возможно – как Менделеев в своё время говорил о возможности топить печь ассигнациями или нефтью. Но гнать топливо из белкового сырья вдвойне нелепо: всё равно что сперва делать из нефти ассигнации, а потом их жечь.
Белок нужен в качестве пищи для человека и корма для животных. Он является ценным источником для химической промышленности. Но ещё важнее понять, что белок получается в результате сложного процесса синтеза из неорганических материалов, который до сих пор не освоен человеком. Промышленная технология получения белка из нефти пока отсутствует. Напротив, разрушая белок до уровня углеводородов, мы уже на этой стадии теряем большую часть солнечной энергии, запасенной процессом природного биосинтеза. «Русский бизнес» из анекдота: водку выливаем – бутылки сдаём. На этот дурацкий акт ещё предполагается затрачивать дополнительную работу!
Чисто теоретически такой способ хозяйствования возможен как маргинальный – в тех регионах, где пустуют гигантские массивы земель, пригодных для земледелия, на ранних стадиях их освоения. Но тогда чем рапс лучше дров? С точки зрения мировой экономики в целом любой биоматериал потенциально куда дороже получаемого из него топлива. Первые же попытки его массового сжигания привели к тревожному росту цен на кормовой белок и продукты питания.
«РЭО»: Какие экономические ресурсы России Вы полагаете сейчас основными? Изменятся ли эти тренды в обозримой перспективе 10–20–30 лет?
С.
На протяжении четверти века не раз приходилось говорить и писать, что основными ресурсами в России являются экономические институты, точнее – их недостроенность, чреватая как катастрофой, так и стремительным взлётом. Сошлюсь на нашу книгу «После коммунизма». [20] Доклад о парадоксах «социалистической экономики», опубликованный там, датирован летом 1985 г., когда он был направлен нескольким руководителям страны.
20
Платонов С. После коммунизма. М., 1989.
В нём говорится: из трёх этажей производительных сил – производства, распределения и обмена – третий, экономический, практически отсутствовал в царской, а затем и советской России. Соответствующие ему рыночные институты пребывали в полузародышевом-полузадушенном состоянии. Вследствие чего вполне современная производственная основа при сопоставимой корпоративно-организационной эффективности у нас приносила на порядок меньше добавленной стоимости, чем на Западе, или оказывалась вовсе разорительной.
Миновало столетие, но разрыв сохраняется. У нас на уровне экономических институтов зияет дыра, порождая сверхнизкую стоимость активов. И сегодня отечественный бизнес, построенный на сопоставимой производственно-технологической базе, стоит в 10, а местами и в 100 раз меньше западного. Правда, в новой России уже возникли оазисы околоевропейской капитализации – но они существовали и при царе.
Это фундаментальная русская проблема. Одновременно она может стать нашим главным экономическим ресурсом. «Убожество» не зря ведь по-русски означает буквально близость к источнику благодати.
Для того чтобы конвертировать этот экономический пассив страны в десятикратный рост стоимости её активов, не надо даже менять производственные фонды – хотя для достижения международной конкурентоспособности их придётся срочно модернизировать. Тем более, сейчас не время возиться с утопией «инновационной экономики» – хотя в стратегической перспективе и это насущно необходимо. Для роста национальной капитализации на порядок надо отстроить современные экономические институты, сознательно сконструировать эффективную систему отношений обмена между предпринимателями, строящими «частные» цепочки добавленной стоимости.
Этой задачи нам хватит на ближайшее десятилетие. Пессимист во мне опасается, как бы она не сковала наши силы лет на 15–20…
Только по достижении этого рубежа нам светит переход от экстенсивной фазы роста к интенсивной. Отстроив по минимуму нормальные институты управления стоимостью, мы сможем по-настоящему взяться за корпоративные институты, а затем и национальные, стратегические. Информационная экономика – если всё будет очень хорошо – для нас перспектива второго десятилетия. Инновационная экономика – третьего. Замечу только: и в том, и в другом случае «экономика» как понятие, строго говоря, уже не годится для понимания сути дела.