Телестерион. Сборник сюит
Шрифт:
Сонет отдает детством, точно поэт подпал под возраст юной леди. По-юношески наивно, так томился Ромео по Розалине, прежде чем влюбиться в Джульетту.
ГОРНИЧНАЯ (угадывая состояние госпожи). Позвать?
МОЛЛИ. Смеешься?
ГОРНИЧНАЯ. Никто ведь не узнает. Вас разлучили с мужем, едва вы вышли замуж тайно, так вас приспичило. Теперь-то что вам пропадать?
МОЛЛИ. Но он актер.
ГОРНИЧНАЯ. Тем лучше. Актер заезжий — для дам всего лишь шалость, а не грех.
МОЛЛИ. Он подкупил тебя.
ГОРНИЧНАЯ.
МОЛЛИ. Боже! Это у него множество желаний, а у меня одно — желание любви.
Горничная потихоньку уходит. Входит Шекспир.
Любовная сцена, да не одна… Радость любви и обладания заключает в себе и горечь, помимо укоров совести для поэта. Голос с вышины, пока длится любовная сцена:
УИЛЛ Как осужденный, права я лишен Тебя при всех открыто узнавать, И ты принять не можешь мой поклон, Чтоб не легла на честь твою печать. Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю, Что весь я твой и честь твою делю! {36}3 (3)
Поместье Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон с книгой; у пруда показываются графиня Саутгемптон и сэр Томас Хенидж, влюбленная чета в сорок и шестьдесят лет.
ГРАФИНЯ. С надеждой новой новою весною нам возраст не помеха веселиться в кружке из молодых повес и дам…
СЭР ТОМАС. Влюбляться и любить, желать жениться, как сна в послеполуденное время… (Целует графине руку.)
ГРАФИНЯ. Ах, сын мой заупрямился опять…
СЭР ТОМАС. Опять?
ГРАФИНЯ. Да в сторону другую совершенно, — то было он влюбился… в шестнадцать лет, и чтобы глупостей он не наделал, лорд Берли, опекун от королевы, ее министр первый, предложил его помолвить с внучкою своею Елизаветой Вир. Чего же лучше?
СЭР ТОМАС. Невеста, что же, хороша собой и знатна.
ГРАФИНЯ (в раздумьи). С моим и королевы одобрением он уступил, но углубился в книги, во пламени честолюбивых грез, и Кембридж он закончил преотлично, при этом словно сердце засушив, как первоцвет между страниц забытый, игрой ума довольный, заявил, что не намерен вовсе он жениться, покуда не свершит таких деяний, как сэр Филипп Сидни и к коим весь устремлен граф Эссекс…
СЭР ТОМАС. Да, граф Эссекс — большой задира…
ГРАФИНЯ. Лорд Берли удивленно сдвинул брови: сорвать помолвку, да с его же внучкой, да без причины веской, кроме моды на полную свободу, до безбожья? Но как заставить? Королева время дала ему одуматься — два года. До совершеннолетия.
СЭР ТОМАС. В 21, когда он вправе все сам решить. Разумно.
ГРАФИНЯ. Разумно? Боюсь, сорвет помолвку — и гнева королевы как избежать? А пуще Бога, когда в пороках он погрязнет, как его отец? Вот несчастье!
СЭР ТОМАС. Но красноречию Шекспира в его сонетах граф внемлет с улыбкой радости и грусти, как влюбленный в разлуке с той, чей образ носит в сердце.
ГРАФИНЯ (с изумлением). Ужели он по-прежнему влюблен в Вернон!
Поля, луга, дали… Шекспир и Уилли Герберт, юноша 13 лет, идут лугом.
УИЛЛИ. Да, да, моя мама графиня Пэмброк — сестра сэра Филиппа Сидни, сама пишет и переводит, уж поэтому, наверное, и учитель мой — поэт Самуэль Даниэль. И мама, и Даниэль в восторге от вашей поэмы «Венера и Адонис».
УИЛЛ. Как! Моя книга дошла до вашего поместья Вильтон?
УИЛЛИ. Уилл! Она дошла до Оксфорда и Кембриджа. Профессора и студенты в восторге. Разве вы не слыхали?
УИЛЛ (смеется). Да, студенты, говорят, кладут под подушку мою поэму, ложась спать.
УИЛЛИ. Это и я делаю. Только я не понимаю Адониса. Кто бы устоял на его месте?!
УИЛЛ. Вы еще юны, мой друг.
УИЛЛИ. Ну уж не настолько, чтоб не ведать желаний, как Адонис.
УИЛЛ. Да, да, я помню, желания меня томили в вашем возрасте так же, как и ныне, словно с вами я снова юн. Но время неумолимо.
С вышины, как песня жаворонка, звучит голос.
УИЛЛ О, как я дорожу твоей весною, Твоей прекрасной юностью в цвету. А время на тебя идет войною И день твой ясный гонит в темноту. Но пусть мой стих, как острый нож садовый, Твой век возобновит прививкой новой. {15}И видим мы Шекспира с графом в саду, и слышим его голос в вышине…
Но если время нам грозит осадой, То почему в расцвете сил своих Не защитишь ты молодость оградой Надежнее, чем мой бесплодный стих?Это уже другая сфера бытия, выше — юность, красота и поэзия, что можно передать в вечность в стихах, здесь — сфера жизни, в которой стих бессилен.
Вершины ты достиг пути земного, И столько юных, девственных сердец Твой нежный облик повторить готовы, Как не повторит кисть или резец. Отдав себя, ты сохранишь навеки Себя в созданье новом — в человеке. {16}Две сферы бытия — поэзия и жизнь — поэт четко различает. Так и видишь, как Шекспир, ломая карандаш, отбрасывает его.