Тело
Шрифт:
Но все изменил разговор с дочерью и с тем, кто владел её душой. Как только Порфирий заметил, что сквозь чужую тварь иногда пробивается образ Анечки, он сразу перестал думать о том, чтобы умереть. Его мысли пошли в новом направлении: «А что если увезти дочку отсюда? Туда, где нет демонов, где нечистая не имеет силы? Это наверняка должно быть что-то типа святой церкви. Ведь если дьявол сегодня вселился в людей, значит, это уже где-то было. Не может же быть, чтобы это произошло в первый раз. Раз было, и раз мир до сих пор существует, значит, дьявола одолели. Наверняка, какие-нибудь святые люди. Должны же они и сейчас существовать».
Эта
И тут он опять совершил страшный грех. Конечно, понял он это уже потом, когда вернулся. И вспоминал теперь об этом, встречаясь с глазами бывших односельчан. Если бы он тогда поступил по-другому…
Все получалось, так, словно это было предопределено: продукты, и вещи в дорогу уже уложены; патроны, и оружие он приготовил; и даже деньги, припрятанные на всякий случай, тоже уже упакованы и спрятаны. Хотя на помощь денег в тайге он не рассчитывал, но выбрасывать не стал. Не большой груз, плеч не оттянут. И он уверил себя, что бог, наконец, повернул к нему свое лицо. Благословляет его.
Первой ласточкой, говорящей, что это не совсем так, стало то, что уехать на санях, им не удастся. Обе его ездовые лошади пали. Непонятно почему: ни следов раны, ни следов болезни он не нашел. Тогда, наплевав на все правила и обычаи, он побежал по деревне. Деньги есть, куплю любую лошадь. Лучше бы он тогда не бегал. Не видел бы этого. Он обошел всех трех хозяев, имеющих справных лошадей. Он точно знал, что эти мужики не ушли в тайгу на свои охотничьи участки.
Но лошади оказались мертвы и у них. Впрочем, как и вся остальная живность в деревне. Собаки, кошки и даже куры. И это оказалось не самое страшное. Куда страшнее оказалось то, что произошло с их хозяевами. Все мужики, к которым он заходил, чтобы договориться, оказались точно такими же, как и его дочь. И не только мужики, но и бабы и дети. Дьявол забрал души у всех. Все смотрели на него страшными белыми бельмами. Впервые до Порфирия стала доходить страшная правда. Та, которую пыталась донести до него дочь: Из всех жителей деревни, лишь у него, дьявол не забрал душу.
Чтобы убедиться в этом, Порфирий заглянул еще к нескольким односельчанам. Самым гнетущим оказалось то, что все они, завидев его, начинали уговаривать – не противиться, а сдаться. Принять то, что ему предлагают. То есть говорили все то же самое, что говорила Анечка. Словно во всех головах, жили одни и те же мысли. «Человек удивительная тварь, – думал Порфирий после этих визитов. – Привыкает ко всему. Даже к демонам в обличье односельчан». Сейчас, когда они не бросались на него, и не пытались сделать какую-нибудь пакость, они уже не вызывали у него такой страх, как раньше. Брезгливость – да. Даже омерзение. Он всеми силами старался, чтобы не один из соседей не прикоснулся к нему. Но ужаса, как тогда, когда все это началось, уже не было. И еще его поразило, что соседи стали друг другу словно чужими. Родители не переживали за детей, а те, совсем не ценили родителей. Он видел, как сын Боровиковых, парень тринадцати или четырнадцати лет, бесцеремонно оттолкнул мать, которая мешала ему пройти. Толчок был настолько силен, что женщина упала.
Он отвязал дочь от кровати – боялся, что она уйдет куда-нибудь, пока он бегает за лошадьми.
– Пойдем, пешком, доченька! Нету коней в деревне. Ни одного. Мор на них напал. Видно, тоже дьявольское. Прямо жалко. Помнишь, какая у нас Лысаная была? Просто золото, а не кобылка. Хошь под седло, хошь запрягай. И Верного жалко. Какой пес был. Помнишь Верного?
Он нарочно бормотал всякую чушь, лишь бы не дать девочке заговорить.
– Ничего, еще свет будет часа два, а то и три. Уйдем далеко. До заимки не дойдем, правда. Но ничего, в лесу заночуем. Забалаганим и костер хороший сделаем. Переночуем. Не в первой.
Девочка спокойно стояла, пока он одевал её. Лишь внимательно следила за ним. Порфирий иногда ловил её взгляд, и быстро сплевывал через плечо – не сглазить бы. Её глаза потеряли страшную белизну и начали темнеть. «Неужели, Анечка возвращается? Господи, помоги! Я отмолю! Спаси её душу!»
Началось это, когда они еще даже не вышли за последние дома. Шаги дочери постепенно замедлялись. Потом она начала останавливаться. Плакать и истерить. Шла только потому, что Порфирий тянул её за руку.
– Я не хочу уходить.
– Доча, нам нельзя здесь оставаться. Надо идти.
Когда они вышли за последний огород, и дорога должна была уже нырнуть в лес, девочка окончательно встала.
– Мне. Нельзя. Уходить.
Хотя голос и в этот раз был Анечкин, но он сразу понял, что это говорит демон. Однако тут Порфирий уже не стал уговаривать. Демона не уговоришь. Он схватил девочку, забросил её на плечо и, не обращая внимания на попытки вырваться, побежал. Остановился он, только когда окончательно обессилил. Поставил дочку на снег, и задыхаясь, пробормотал:
– Ну вот, Анечка, почти вырвались.
Та секунду постояла с закрытыми глазами, а потом вяло повалилась на снег.
Он сидел на коленях и растерянно смотрел на дочку. Она выглядела мертвой: не дышала и сердце не билось. «Да что же это твориться? Хотел ведь спасти. Не дала нечистая сила». Он сбросил с плеч тяжелую, набитую под завязку понягу, и сам улегся на снег. «Все. Вот теперь, действительно, все». Теперь можно и умереть, все равно, то, что сильнее всего связывало его с жизнью, исчезло. К его удивлению, он почти не вспоминал о жене. «А ведь больше десяти лет прожили». Хотя он никогда её не любил, и женился только потому, что так заведено. Да и за хозяйством присмотр нужен, когда он на промысле. Не работника же нанимать. Зря говорила мать – стерпится, слюбится. Не слюбилось. Но зато, когда появилась Аня, он испытал настоящий взрыв. Дочка стала для него всем. Даже странно – в деревне такое не принято.
Сейчас, глядя в сгущавшуюся синеву неба, он думал о том, что это был еще один его грех. Бедная Глафира. Он вспомнил, как тянулась она к нему, когда он возвращался из тайги. И как сникала, когда он не обращал на нее внимания. «Правильно меня бог наказал. Но их-то за что? Глафира в жизни не согрешила. Ну а дочка, вообще, еще ангел. За что? Что же делать теперь? Застрелиться? Еще один грех. Хотя какая разница – одним больше, одним меньше. А дочка? Так и будет здесь лежать, пока вороны не растаскают?»