Темная сторона Петербурга
Шрифт:
Прошел час, и я уже сам не могу поверить в такое странное происшествие. Не обман ли это зрения? Ты знаешь, Дженни, какое острое у меня зрение и какая исключительная память на лица. Если я хотя бы раз видел человека — мой мозг запечатлевает его, словно фотографический аппарат. Ни разу в жизни мне не доводилось обознаться.
Нет, я думаю, дело не в моем зрении. В нашем английском госпитале прячется какое-то двойное дно. Что-то странное происходит в доме. Мне ужасно любопытно разобраться: что именно? Обожаю загадки.
Обнимаю тебя, моя дорогая Дженни. Передавай
10 июня 1916 г.
Моя дорогая Дженни!
Мы все потрясены. Гибель крейсера «Хэмпшир» у шотландских берегов, смерть нашего военного министра фельдмаршала лорда Китченера, героя английской нации — трагедия для Британии.
Это ужасно, но пошли слухи, что катастрофа — следствие возможного предательства союзников. Германская подлодка, потопившая «Хэмпшир», не оказалась же случайно на месте следования крейсера?
Разговоры эти мне ужасно не нравятся: здесь, в России, я каждый день вижу людей, которые искренне сочувствуют нам. Я вижу, как много усилий прилагают русские, чтобы победить в войне.
С другой стороны, те, кто спорит со мной, выдвигают неопровержимый аргумент: в России, в отличие от Англии, о визите британского министра не говорил только ленивый. Его очень ждали и не держали в секрете его приезд.
Из всего этого я делаю вывод, что германская разведка здесь, прямо у нас под боком, действует весьма умело и эффективно. Мы все должны научиться осторожности. Жизнь по законам военного времени требует бдительности.
Дорогая Дженни, если помнишь, я рассказывал тебе о странных происшествиях в госпитале. Мне страшно хотелось прояснить вопрос о потайных ходах в доме.
Разумеется, самым правильным было бы спросить об их наличии самого владельца дома, князя Дмитрия. Если бы мы обсуждали это с тобой, не сомневаюсь, что именно такой совет ты дала бы своему мужу.
Но увидеться с князем Дмитрием не представляется возможным: я говорил тебе, образ жизни этого блестящего аристократа не совпадает с образом жизни скромного госпитального врача по имени Юджин Гарденс.
Поэтому я предпринял самостоятельную попытку исследовать библиотеку. В конце концов, ведь нам разрешили ею пользоваться, так что я не нашел моральных препятствий для своего любопытства.
Внимательно рассмотрев и изучив — подергав, потрогав и простучав — каждый шкаф с книгами и каждую деревянную панель в комнате, я могу уверенно утверждать, что в нижней части библиотеки никаких потайных ходов нет.
Но, поднявшись по винтовой лестнице на балюстраду и обойдя ее кругом, я обнаружил потайную дверцу, весьма умело скрытую от посторонних глаз с помощью маскирующего декора: дверца обита таким же точно шелком, как и стена, без зазоров. Ее силуэт никак не выделяется на пестром фоне.
С огромным трудом мне удалось эту дверцу открыть, подцепив ногтем краешек: снаружи дверной ручки на ней нет — только изнутри. За дверцей было темно, и, кажется, я видел ступени лестницы, ведущей вверх. Возможно, это
Как раз, когда я стоял и заглядывал в приоткрытую дверцу, в библиотеку вошел тот самый хрупкий юноша, красавец аристократ, которого нам представляли как князя Феликса (что касается титулов, я писал тебе, Дженни, что тут чуть ли не каждый, с кем приходится разговаривать, кроме медиков, — непременно какой-нибудь князь).
Это тот самый князь Феликс, которого я видел на улице переодетым в женское платье. Странный молодой человек, он произвел на меня впечатление крайне нервного подростка, а не взрослого, хотя он давно не так юн, как кажется, и, кстати, уже женат.
— Что это вы тут делаете? — спросил этот странный князь Феликс, брюзгливо оттопырив нижнюю губу. Гримаса эта выглядела вполне по-азиатски: какой-нибудь завоеватель Чингисхан мог бы смотреть так на захваченных им в плен рабов.
Я не нашелся, что ответить, — так растерялся при виде его чванливого взгляда. Но князь, кажется, и не ждал от меня никакого ответа: нервически дернув бровью, он прошел через библиотеку в другую залу, все с тем же презрительным выражением лица.
Он не счел нужным выяснять мои намерения.
Зато офицер Гараев, мой постоянный помощник и переводчик, заметив мой растущий исследовательский интерес ко всем лестницам в доме — я хотел понять, есть ли какой-либо еще ход на чердак, помимо потайного хода из библиотеки, — сам подошел ко мне и рассказал, улыбаясь, поразительную историю.
По его словам, этот необыкновенный дом ни больше ни меньше — заговорен от сглаза. На дом издавна наложено заклятие каким-то очень сильным колдуном — чуть ли не самим Калиостро, — поэтому подниматься на крышу дома ни в коем случае нельзя.
— Все злоумышленники, которые имели нахальство пробираться туда через чердак, обратились в камень. Вы видите, как много статуй в доме? Есть подозрения, что не все из них родились в камне. Некоторые были когда-то живыми людьми и ходили по земле, как мы с вами.
Гараев рассказывал все это с насмешливой улыбкой. На его лице улыбка эта стала для меня столь привычна, что я давно уже не воспринимал ее за реальное отражение эмоций. Мне кажется, это просто маска, которую все здешние аристократы учатся натягивать на свои лица еще в школе — как наши викторианские дамы разучивали когда-то рецепты чайного пирога и механику книксенов. Я и раньше знал, что Гараев, будучи небогат, по происхождению аристократ. Но теперь, наглядевшись на эти улыбки, я заподозрил князя и в нем.
— А кроме того, этот район города на левом берегу Фонтанки вообще славится тем, что здесь многие люди встречали своих двойников. Например, Анна Иоанновна, одна из российских императриц. Тут неподалеку когда-то стоял ее дворец, и там царица встретила свою копию. Это было накануне ее смерти. Здесь же рядом стоял дом князя Петра Андреевича Вяземского, поэта. Был случай, когда князь Вяземский зашел к себе в кабинет и увидал там самого себя за столом, что-то пишущего. Можете себе представить?