Темное искушение
Шрифт:
– Его арестовали как сутенера двенадцатилетней девчонки.
Я прикусил сигару, грудь пронзила волна жара. Честно говоря, я ненавидел проституцию. Я бы обошел ее десятой дорогой, если бы считал, что смогу полностью изгнать ее с улиц Москвы. Этого не смог бы сделать даже Бог, так что я пытался извлечь из этой индустрии выгоду.
Но педофилы… их я ненавидел больше всего. Окровавленные простыни, приторный запах одеколона и звон монет на грязном складном столике. В тюрьме таким насильно ставили тату с русалкой… если они достаточно долго оставались вне поля моего зрения, чтобы успеть сделать
– Где он? – спросил я.
Виктор дал мне номер камеры предварительного заключения, той, где у меня как раз работало достаточно купленных полицейских.
– Пошли жене Николая открытку с соболезнованиями, – сказал я.
Виктор вышел, не ответив ни слова. Следующим утром Николая найдут в камере повесившимся.
Я выдохнул колечко дыма, рассматривая фальшивую сережку в форме сердца на своем столе. Моя маленькая веганка не носила ни меха, ни бриллиантов. Учитывая ее фамилию, было неожиданностью обнаружить у нее мягкое сердце, впрочем, в нем скрывался огонь.
Я хотел узнать, насколько сильно он обжигает. А затем – затушить его.
Я хотел Милу, но также хотел, чтобы она хотела меня. Ее слезы нервировали. Я не мог забыть ее шокированное выражение после того, как я дал ей легкую пощечину. Надя бы в мгновение ока оказалась у моих ног, а не смотрела бы на меня так, будто я задушил детеныша горбатого кита.
Очевидно, я не мог заставить эту девушку подчиниться, что немного усложняло ситуацию. Особенно потому, что я не выносил ее извинений. Они заставляли меня вспоминать о том, что она не замешана во всем этом. Они заставляли меня чувствовать, что у меня есть совесть, а это совсем никуда не годилось. После прошлой ночи я, казалось, не мог доверять себе, когда был с ней – только не со следами ее ногтей на моей шее и будоражащим осознанием того, что у нее хватило смелости укусить меня. Я бы оставил ее на несколько дней, чтобы огонь утих.
А тем временем…
«Иван», крутилось у меня в голове, пока я выпускал очередное облако дыма. Напряженный шепот внутри меня становился сильнее.
Прежде чем закончить с ней, я хотел найти того, кто претендовал на мою зверушку.
Глава семнадцатая
kakistocracy (сущ.) – быть во власти худшего из правителей
Тук. Тук. Тук.
Я сидела на подоконнике, постукивая пальцем по холодному стеклу и пытаясь привлечь внимание одинокого кролика посреди снежной пустоши. За последние четыре дня он стал моим другом. Четыре дня, которые я провела взаперти в этой комнате.
Женщина средних лет, обладательница тугого пучка, вечно хмурого взгляда и, по-видимому, единственного средневекового черного платья, три раза в день приносила мне еду.
– Можешь звать меня Юлия. Я экономка. Не люблю беспорядок, – так она представилась.
Я не ответила, поглощенная вечно запертой дверью, которая наконец открылась. Я шагнула к ней, но замерла, когда увидела в коридоре человека со автоматом, прижатым к груди. Я представила, как
Судя по тому, что я видела из эркерного окна, я находилась на втором этаже стоящего особняком дома. Большой и каменный, он стоял один посреди снега и деревьев. Даже если бы я разбила стекло и сумела выпрыгнуть, не сломав ногу, сомневаюсь, что смогла бы далеко уйти в одной футболке с изображением Элвиса.
В первый день я полностью отказалась от пищи, получив осуждающий взгляд Юлии и слова: «У тебя будут неприятности».
На второй день, когда я отказалась от завтрака, она передала мне записку.
«Каждый раз, как ты отказываешься от еды, ты добавляешь себе еще день в этой комнате.
Выбирай мудро, котенок».
Я спустила записку в унитаз. А потом отказалась от обеда. Юлия сунула мне еще один огрызок бумаги.
«Могу лишь предположить, что моя зверушка хочет, чтобы я кормил ее с рук.
Но, просто чтобы ты знала, от одной мысли о моих пальцах у тебя во рту у меня встает».
Ужин я съела.
Часы проходили в этой спальне, мне нечего было делать, нечего было смотреть, кроме домашнего порно на телевизоре. Свой единственный предмет одежды я стирала в раковине ванной куском мыла и принимала душ чаще, чем это было нужно, только из скуки… Может быть, из мстительности, надеясь увеличить счета Ронана за воду.
Вскоре я поняла, что одиночество – это худшая пытка. Особенно проводимое в размышлениях над своими чувствами и сомнениями. Я задавалась вопросом, был ли папа ответственен за смерть того парня, и если да, то не отвернусь ли я от него из-за этого. Я точно не была достойным человеком, которым стремилась стать, поскольку не думала, что смогу это сделать.
Истина заключалась в том, что моя любовь была эгоистична. Жадный монстр, не имеющий морали, разрушал мои принципы. Рука об руку с ним, крепко сжимая мне горло, шла верность.
Мысли и стены смыкались вокруг меня все сильнее с каждым днем.
Я вновь постучала по стеклу, сумев привлечь взгляд и вызвать подергивание носа моего пушистого друга.
– Полагаю, остались только мы с тобой, приятель, – прошептала я.
И тут, растопырив когти, с неба спикировал орел и улетел вместе с кроликом, не оставив ничего, кроме заснеженной пустоши.
Я проснулась от сгустившейся тьмы и женщины в черном у моей постели.
Когда вздох ужаса сжал мои легкие, я отпрянула к изголовью. Мои глаза сфокусировались на залитой лунным светом комнате, и у меня вырвался вздох облегчения. Призрак оказался никем иным как тощей экономкой.
– Боже, – рявкнула я. – Да что с вами не так?
Юлия вскинула бровь, но я выругалась, когда она подошла к двери и включила свет, ее костлявые плечи тряслись от безмолвного смеха. Сердце все еще колотилось после тревожного пробуждения, я моргнула от резкого света лампы над головой.
– Ваше присутствие требуется внизу, девушка.
Слова осели на моей коже словно густая удушливая паста, и все во мне затихло. Я взглянула на часы на стене, чтобы увидеть, как они показывают на двенадцать, и медленно сказала: