Темное искушение
Шрифт:
Выходя, я оставила книгу на столе Ронана.
Единственной вопиющей вещью, которой не хватало дому, была электроника.
Я не нашла ни одного телефона, радио или компьютера. Либо электроника нарушала прямую связь Ронана с преступным миром, либо он исключил все способы, которые я могла бы использовать, чтобы попросить помощи.
За ужином компанию мне составили скрежет моей вилки и противоречивые мысли. Я задавалась вопросом, была ли я таким же плохим человеком, как мой папа, если закрывала глаза и защищала его даже сейчас, не в силах вынести мысли о том, что могу его
Без него комната была тихой и пустынной, и почему-то его отсутствие лишь усиливало беспокойство, созданное им внутри меня. Воспоминание о его низком, одобрительном рыке пробежало по телу, вызвав мурашки. Я в отчаянии отодвинула тарелку и мысленно продекламировала: «J’ai le syndrome de Stockholm. Tu as le syndrome de Stockholm. Nous avons le syndrome de Stockholm. У меня стокгольмский синдром. У тебя стокгольмский синдром. У нас стокгольмский синдром».
Прежде чем молчаливая горничная успела убрать недоеденное, я схватила тарелку, надела шубу и ботфорты и вышла на улицу. Солнце село, но яркие фонари осветили двор и путь к вольеру.
И снова разговоры охраны стихли, как только я вышла за двери. Хотя равнодушные собаки, кажется, вдруг заинтересовались клецками на моей тарелке, и каждая взяла по одной, вылизав мои пальцы. Я приберегла пельмени для угрюмого, одиноко сидевшего в углу и пялившегося на меня пса. Я бросила один, но пес не сдвинулся с места. Другие собаки обходили его стороной, и мне стало интересно, альфа ли это или у него просто такой характер.
Позади меня послышался скрип шагов по снегу.
– Держись от него подальше, – сказал Альберт. – У него с головой не в порядке.
Этот пес, вероятно, был единственным, у кого все было в порядке с головой.
– Как его зовут? – спросила я.
– Хаос.
– Здравствуй, Хаос, – прошептала я.
Я повернулась к Альберту и пихнула ему в живот пустую тарелку.
Он хрюкнул и подхватил фарфор прежде, чем тот упал.
– Подумала, тебе понадобится, сервировать предательство, – мило сказала я ему и направилась обратно к дому.
У двери я прошла мимо охранника с жестким взглядом. Он прикладом толкнул мужчину рядом и сказал ему что-то, от чего оба рассмеялись. Неделю назад явное оскорбление показалось бы мне ударом в живот. Как будто они могли видеть меня насквозь, все мои грязные тайны. Теперь в этой крепости зла тайны были единственным, что помогало мне выстоять. Что-то внутри меня хотело не просто выжить, но и процветать.
Когда я обернулась взглянуть на них, что-то в моем взгляде заставило смех стихнуть. Я подошла ближе, вынула незажженную сигарету из губ жестоко выглядевшего человека и зажала ее губами. Машинально другой охранник протянул мне зажигалку.
Я нажала кнопку, чтобы брызнуть бутан в сложенную чашечкой ладонь, а затем щелкнула зажигалкой так, что пламя загорелось у меня в руке. Это был простой трюк,
Я всегда была фанаткой «Практической Магии».
Я сунула сигарету обратно в вялые губы охранника, и когда сигарета вспыхнула, послышались проклятия, и они оба отскочили, хлопая себя по одежде.
Затем я развернулась, чтобы уйти. Ладонь горела под холодным русским небом, а губы тронула первая искренняя улыбка.
Глава двадцать пятая
madrugada (сущ.) – момент рассвета, в который ночь приветствует день
Сунув руки в карманы, я стоял перед окном библиотеки, наблюдая, как свет обшаривает горизонт. Дедушкины часы пробили восемь утра, извещая, что, вернувшись вчера ночью из Москвы, я проспал меньше трех часов. Но когда встает солнце, встаю и я.
От старых привычек трудно избавиться.
Тихое зимнее утро осталось тихим, когда первый луч света достиг носков моих ботинок. В тонком золотистом луче плавали пылинки. Эта картина напомнила мне солнечный свет, просачивавшийся сквозь грязные окна квартиры. Об облачках дыхания, срывавшихся с потрескавшихся губ, голоде и исчезающих желтых синяках.
В моем детстве с первыми лучами солнца нам с братом приходилось бегать по улицам и воровать булки в местных пекарнях. Кристиан обследовал булочную, а я делал грязную работу. Наша мать не умела готовить. И не была той матерью, которая кормит своих детей. После ее смерти мы остались бездомными и стали жить лучше. По сей день я по-прежнему просыпался каждое утро бодрым, готовым искать еду. Такую непроизвольную реакцию можно было бы назвать травмой, но я считал, что это звучит несколько драматично.
Когда свет блеснул на льняной шевелюре, волна жара пронзила меня, скользнув вниз, чтобы затвердеть в паху, и тело напряглось. Восходящее солнце создало идеальную иллюзию нимба на макушке Милы, прежде чем она скрылась за деревьями, окружавшими мой дом. На секунду мне показалось, что я настолько сексуально подавлен, что она мне привиделась. Одному Богу известно, сколько раз я думал о том, чтобы запустить руку в ее волосы, пока она будет отсасывать мне. Уверен, Он бы этого не одобрил, но, возможно, ради всеобщего счастья Ему следует снизить планку своих ожиданий.
В поле зрения мелькнуло платье с подсолнухами, а я, черт возьми, был уверен, что мое воображение не способно представить цветочные узоры. Очевидно, Мила вставала так же рано – или встала в попытках найти путь к спасению. Меня это почти не беспокоило.
На меня нахлынул вчерашний день: вкус ее губ и ощущение тела, прижатого к моему. Единственное, что удержало меня от того, чтобы трахнуть ее прямо у стенки душа, была навязчивая мысль о том, что я обманом втянул ее в то, с чем не могли справиться ее молодые играющие гормоны, и что ее покорность не была искренней.