Темное искушение
Шрифт:
– Ты держишь ее как залог, чтобы обменять на голову ее отца. Думаешь, она будет тебя благодарить?
Я не знал, что думать. Этой ночью я почувствовал себя ужасно, приставив дуло к ее голове, и это была просто случайность. Тот факт, что она смогла сделать то же со мной и сказать, что я ее больше не увижу… Никогда в своей жизни я не ощущал такого предательства. Я не думал, когда тащил ее на псарню, и теперь, осознавая случившееся, чувствовал наполнявшее грудь сожаление.
Часть меня знала, что она не хотела в меня стрелять. Но меня поглощал тот факт, что она считала, будто может просто уйти от меня. Когда злость схлынула, я почувствовал опустошенность.
Оттолкнув Альберта плечом, я вышел из комнаты и дальше, из парадного входа; неприятное чувство разгоралось внутри. Мои люди курили и молчали, с любопытством наблюдая за тем, как я босиком, в одних трусах направляюсь к псарне. Тот факт, что я не смог оставить ее там дольше, чем на пятнадцать минут, несомненно дал им тему для пересудов. Но они могли катиться к черту, мне было все равно.
Когда я вошел на псарню, то увидел, что дрожащая Мила лежит рядом с Мишей, дрожа, и это было словно удар ножом. Без слов я поднял ее на руки и понес в дом.
Ее кожа против моей казалась ледяной, но я едва чувствовал это за пульсирующей кровью в моих венах. Зная, что дезориентация может быть признаком переохлаждения, я сказал:
– Говори со мной, Мила. Какой сегодня день?
Она дрожала в моих руках.
– По-английски.
Облегчение накатило, когда я понял, что она все еще в сознании.
– Прости, – прошептала она мне в шею. – Клянусь, я не хотела.
Ее слова были ударом под дых… особенно потому, что я ей верил. Я знал это еще до того, как выволок ее наружу. Честно говоря, я не мог бы винить ее, вздумай она нажать на спусковой крючок – я и правда не на каникулы ее отвез. Тот факт, что я отреагировал так иррационально, и это она извинялась передо мной, заставил меня почувствовать себя так, словно руки у меня слишком грязные, чтобы прикасаться к ней.
Я не знал, как справиться с давлением в груди, так что просто повторил по-английски:
– Какой сегодня день?
– Я не знаю. Меня держат тут без телефона и календаря.
– Я достану тебе календарь, – пообещал я.
Я внес ее внутрь, пройдя мимо Юлии. В ее прохладном взгляде мелькнула некоторая озабоченность, когда она посмотрела на девушку в моих руках. Мила завоевала расположение даже моей бесчувственной экономки.
Я поставил Милу на ноги в своей комнате. Я не думал, что она переохладилась – во всяком случае, не критично – но мне нужно было ее согреть. Когда я потянул вверх ее топ, она молча подняла руки. Я присел на корточки и спустил ее шорты. Она вцепилась рукой в мое плечо и подняла по очереди ноги, чтобы я смог снять их. Дрожь охватила ее, ком стал у меня в горле, заставив скользнуть поцелуем по ее холодному бедру и грубо сказать:
– Извини.
Я вспомнил, когда в последний раз говорил это. Мне было шесть, и я случайно опрокинул со стола чашку чая, расплескавшегося на дорожку героина, который собиралась вдохнуть моя мать. Она ударила меня наотмашь так сильно, что я стукнулся головой о холодильник и потерял сознание. Именно тогда я понял, что извинения – бесполезные слова, хотя Мила считала иначе. А прямо сейчас она могла получить от меня все что угодно.
От ее мимолетного взгляда, прежде чем она запустила руку в мои волосы и заставила встать, я почувствовал себя так, будто она увидела воспоминания в моей голове. Я потянул ее за собой на кровать, где прижал ее обнаженную грудь к своей, постаравшись всем телом соприкоснуться с ее ледяной
Почувствовав тепло, она вздохнула с облегчением.
– Ты ведь знаешь, что я не хотела этого делать, да?
Я знал. И в этом была проблема. Это знание заставило меня извиниться и чувствовать странные вещи.
Раньше я хотел ее тело.
Но теперь я еще больше хотел ее верности.
– Я знаю, котенок. А теперь спи.
Глава тридцать девятая
тоска (сущ.) – боль в душе
Я проснулась посреди черных простыней и древесного запаха, поглотившего чувства. Ронан сидел в кресле у кровати. Глаза его были опущены, локти покоились на коленях, пока он крутил мою серьгу в форме сердца между большим и указательным пальцем. Один оборот синтетического бриллианта символизировал наши отношения: он держал мое сердце на ладони, иногда доставая поиграть, чтобы потом спрятать в карман и забыть.
Он не заметил, что я проснулась, так что я воспользовалась возможностью понаблюдать за ним. Он сидел все еще в одних трусах, волосы на солнце отливали синим и были взъерошены, как будто он всю ночь проводил по ним пальцами. Он весь покрыт татуировками и жаждой мести, но одновременно с этим был таким человечным под холодной стальной броней.
В Москве, когда я его впервые увидела, в глазах заплясали мультяшные сердечки. Теперь, в этой зимней русской крепости, его вид вызывал в груди острую боль, угрожавшую разорвать меня пополам. Мне было интересно, не совесть ли Ронана виновата в том, что он передумал оставлять меня умирать, или просто тот факт, что он потеряет свой залог. Он удивил меня, извинившись, хотя именно он сказал, что извинения ничего не стоят. Очевидно, ему не нравилась идея быть рядом со мной дольше, чем нужно, для того чтобы убедиться, что я не умру. Серьга выпала из его пальцев и сверкнула, отскочив от мраморного пола, прежде чем закатиться под кровать. Моя душевная боль исчезла во тьме, где жили монстры детства, оставив холод, расползавшийся внутри ледяной паутиной.
Я прикрыла голые груди простыней и села на постели. Темный взгляд Ронана поднялся ко мне. Он не казался усталым, но что-то подсказывало, что он привык к бессонным ночам.
– Кирилл уже приходил тебя осмотреть, – сказал он. – Ты спала.
Тот факт, что он посылал за врачом, показался мне немного любопытным. Не увидев своей одежды, я завернулась в простыню и встала.
– Не стоило снова его беспокоить, но спасибо.
– Спасибо, – сухо повторил он, будто не мог решить, то ли раздражен словом, то ли просто не понимает его.
– Спасибо, – перевела я для него на русский и направилась к двери; черная простынь волочилась за мной, словно я надела траур по своей девственности.
– Я понял, что ты, черт возьми, сказала, – процедил он сквозь зубы. – И я не разрешал тебе уйти.
Я послушно остановилась в дверях и обернулась к нему, приветствуя ощущение оцепенения внутри. Прямо сейчас Ронан мог бы двигать меня, словно одну из кукол Юлии, и я бы ничего не почувствовала. Моя уступчивость была тем, чего он хотел все это время, но, судя по жесткому блеску глаз, он все еще был недоволен. Когда он встал и направился ко мне, я перевела взгляд в угол комнаты – главным образом потому, что, глядя на него, я теряла самообладание. Как брызги краски на белом холсте.