Темное торжество
Шрифт:
Новый обмен стремительными ударами… Я отвожу глаза. Усталость Юлиана очевидна настолько, что я уже боюсь, как бы очередной выпад не стал для него последним. Дергаю веревку, — может, я уже достаточно ее разлохматила? Нет, все еще держится.
Лязг мечей между тем стихает, и я вскидываю глаза. Юлиан тяжело дышит, я чувствую, как, силясь напитать изнемогающее тело, колотится его сердце, и мое собственное болит вместе с ним. Вот д'Альбрэ налетает вновь, стремительно, мощно, но невероятным образом Юлиан отражает удар за ударом, пока яростный замах едва не сносит ему голову с плеч. Он успевает
После того, как? Еслия убью д'Альбрэ. Поединок близится к завершению. Юлиан уже нетвердо держится на ногах, его рука с мечом безвольно свисает, клинок чертит по полу…
Однако д'Альбрэ не спешит добивать его.
— Клянусь Богом, пора положить этому конец! — произносит он неожиданно.
Поднимает меч высоко над головой… и, вместо того чтобы обрушить его на Юлиана, вдруг поворачивается ко мне.
Во мне поднимается радость: значит, не придется смотреть, как умирает некогда любимый мною человек.
Но Юлиан, мой сообразительный Юлиан, успевает заметить движение графа и понять, что у того на уме. Он прыжком бросается ко мне и заслоняет меня, и клинок врубается ему в грудь.
Его темные глаза расширяются от боли, я кричу, переламываясь в поясе… и веревка на моих запястьях наконец лопается.
Юлиан падает. Зрители дружно умолкают и делают шаг назад. Не из уважения к сраженному. Каждый боится за свою шкуру: как сейчас поведет себя д'Альбрэ, предсказать невозможно.
Я падаю на колени подле брата. Рукоять меча выскользнула из хватки д'Альбрэ, и он торчит в пробитой груди. Повсюду алая кровь, только лицо у Юлиана белое-белое. Его душа бьется в узах смертного тела, стремясь вырваться наружу, спастись от всепоглощающей боли. Юлиан пытается говорить, но бескровные губы уже не могут произнести внятного слова.
— Возлюбленный брат мой, ты ошибался: лучшая твоя часть еще жива, — проговариваю я.
Наклоняюсь и целую его в лоб. В знак прощения. И прощания.
И как только я это делаю, его душа покидает бренную оболочку, словно дожидалась лишь моего разрешения. Теперь она свободна. Наконец-то избавлена от скверны мира, в котором маялась так долго.
По мраморному полу бухают сапоги, и я вижу над собой д'Альбрэ. Он толкает Юлиана ногой:
— Придется добавить в список твоих преступлений еще и гибель моего сына!
Я смотрю на покрытое ранами безжизненное тело брата… и вдруг понимаю: чтобы победить д'Альбрэ, моя любовь лишь должна обладать большей силой, чем его ненависть.
И у меня это есть. Мое сердце полно любви, той самой любви, которую я не смела как-либо выразить, чтобы не навлечь беду на тех, кто был мне дорог. Теперь их здесь нет, и д'Альбрэ не дотянется до них. Осталась лишь я.
Меч Юлиана лежит в каких-то дюймах от моей руки. «Сейчас, —
И, воспламененная всей силой обращенной в ярость любви, я подхватываю рукоять, скользкую от крови моего брата, и стремительно вскидываюсь с коленей, целя клинком д'Альбрэ в живот.
Одна беда — он угадывает мое намерение. И бьет ногой, вышибая меч. А потом хватает меня за горло.
Но я лишь улыбаюсь. Я знаю, что так меня не убить. Я родилась с пуповиной, дважды обвившейся вокруг шеи, и все равно осталась жива. А еще у меня в руке ножик, полученный от Жаметты. Тот самый, что я когда-то ей подарила.
По-прежнему улыбаясь, я двигаюсь ему навстречу, словно приветствуя его хватку на своей шее. Я крепко сжимаю за спиной маленькую рукоять и, вдохновленная семнадцатью годами черного отчаяния и утрат, всаживаю нож ему в брюхо и дергаю вверх.
У него глаза из орбит лезут от изумления, руки на моей шее сразу ослабевают. Он выглядит так, словно не может поверить, что я вправду сделала это. Я поворачиваю клинок, страстно желая, чтобы он вспорол всякий орган, с которым соприкоснется, — как сам д'Альбрэ уничтожал каждую жизнь, с которой соприкасался.
По моей руке течет кровь. Я вижу, как тускнеют у графа глаза. Мне хочется запрокинуть голову и завыть от восторга по-волчьи. Я выдергиваю клинок, и д'Альбрэ начинает оседать на пол.
Но даже и сейчас, когда его кишки вываливаются на мрамор, на нем не проявляется метка: Смерть не торопится его забирать. И не заберет. Об этом я тоже узнала в ночь встречи со своим истинным Отцом. Д'Альбрэ не станет желанным гостем в царстве умерших: так обещал Мортейн бесчисленным жертвам жестокости графа. Д'Альбрэ не будет хода даже в преисподнюю. Душа не покинет его плоти, пока та не сгниет на костях совершенно. А вылетев наконец, душа будет неприкаянно скитаться до заката времен.
Мадам Динан бросается к графу и пытается запихнуть внутренности обратно, марая нежно-белые руки кровью и содержимым кишок. Она громко кричит, требуя лекаря, и меня посещает неожиданное видение. Передо мной отчетливо рисуется вся ее дальнейшая жизнь, посвященная уходу за графом, с бесконечными промываниями и перевязками гноящейся сверхъестественной раны.
Я бросаю последний взгляд на холодное и неподвижное, как мрамор, лицо Юлиана. И понимаю, что ключом к одержанной победе в самом деле стала любовь. Любовь Юлиана ко мне. Любовь Чудища к Элизе. Моя любовь к сестренкам… И даже любовь Жаметты к Юлиану. Все сошлось в одном заветном мгновении, все стало звеньями единой цепи.
Теперь д'Альбрэ все равно что мертвец. И я наконец свободна.
В меня упирается злой взгляд мадам.
— Держите ее!
Вот так-то. Далеко мне еще до свободы. В зале человек пятьдесят, и все они смотрят на меня, и их взгляды ничего хорошего не сулят. На что я надеялась? На то, что смерть д'Альбрэ снимет с них печать тьмы и они возрадуются освобождению? Нет, этому не бывать, ведь они пришли к нему по собственной воле, по закону притяжения подобного подобным. Они надвигаются на меня, алкая кровавого возмездия. Им ведь еще перед Пьером ответ держать за то, что здесь случилось.