Темный ангел
Шрифт:
– Озера? Я думал, мы отправимся в лес – погоняем кроликов. Прекрасный день. Почему бы и нет?
– А и в самом деле, Мальчик. Но ты, надеюсь, понимаешь, что это создание, – он показал на шпица, – не должно потеряться. Мне велено присматривать за ним.
Направившись в сторону озера, они напали на тропу, которая огибала его и уходила в лес. Мальчик насвистывал. Воздух был чистым и свежим. Шпиц трусил рядом с ними. К своему удивлению, Стини почувствовал, как у него улучшается настроение. Может, подумал он, и в самом деле стоило бы «подскочить» к Виккерсу завтра. Он подстроился под шаг со своим братом. Мальчик тоже пребывал в хорошем настроении. Вот дерево, на которое они любили лазать в детстве: Окленд утверждал, что с его вершины видна вечность. Вот
Добравшись до леса, они продолжали предаваться воспоминаниям. Стини тоже был захвачен ими. Да, вот оно, то место, на котором они когда-то разбили лагерь. А вот и дерево, на котором четыре брата вырезали свои инициалы и дату. Инициалы по-прежнему были видны, хотя и основательно заплыли древесиной. Стини присмотрелся к дате. 1905 год. Последнее лето, что они проводили в Винтеркомбе без Эдди Шоукросса.
Мальчик двинулся дальше. Стини, помедлив, пошел за ним.
– Не по этой тропке, Мальчик. Я в ту сторону не хожу.
– Что? – Мальчик повернулся. Его лицо опять обрело отстраненное выражение.
– Не сюда. – Стини потянул брата за рукав. – Дальше поляна… ты же знаешь. Где… был несчастный случай. Я туда не хожу. И никогда не пойду – даже ради всех часов из Китая.
– Ну и ладно. – Мальчик вроде не обратил внимания, что его намерения изменились. Он рассеянно огляделся и присел на ствол рухнувшего дерева. Порывшись в карманах, он извлек из них трубку, коробок спичек, а затем кисет с табаком. Недавно обретенная привычка Мальчика курить трубку раздражала Стини. Чистое представление! Все это подбирание крошек табака, разминание его, возня со спичками, попыхивание и потягивание. С ума сойти, до чего медлительно!
Тем не менее Мальчик не испытывал стремления убыстрять ритуал раскуривания трубки, так что, помявшись, Стини примостился рядом с ним и закурил сигарету; он наблюдал, как собачонка Констанцы носилась взад и вперед, шурша опавшими листьями. Стини посмотрел на часы.
– Мальчик, – сказал он, – с минуты на минуту начнет смеркаться. Нам лучше двинуться обратно.
Мальчик уже убедил трубку разгореться. Он стал посасывать мундштук. Табак затлел.
– Ты знаешь, это я убил его, – небрежным тоном сказал он. – Я убил Шоукросса. И рассказал Констанце об этом. Я передал ей записку. Я хотел, чтобы теперь, когда она вышла замуж, ей все стало известно. Как ты думаешь, она уже прочитала ее? В поезде? Может, она решила отложить ее и прочесть завтра?
Стини застыл на месте. Он не сводил глаз с собачонки и пытался понять, что делать.
– Мальчик. – Он притронулся к руке брата. Голос у него прерывался. – Давай возвращаться. Ты выглядишь ужасно усталым. Я думаю… что ты заболел. Голова у тебя не болит? Может, по возвращении ты приляжешь, а потом…
– Головная боль? Да нет у меня никакой головной боли. Я себя прекрасно чувствую. Почему бы мне не чувствовать себя более чем отлично? Сегодня день свадьбы. Конечно же, я великолепно чувствую себя.
Стини нервно сглотнул комок в горле. Он пытался мыслить ясно и четко. Мальчик сошел с ума. Вот он сидит тут со своим братом на опушке леса, и брат его сошел с ума. Все дело в войне. Вот что она делает с людьми. Он слышал об этом, как-то раз обсуждал с Векстоном. Для того состояния, в котором находится Мальчик, есть даже специальный термин: «военная усталость». Стини попытался представить себе, что бы в этих обстоятельствах сделал Векстон. Векстон придумал бы что-нибудь толковое: например, рассмешил бы Мальчика.
Стини вскочил на ноги.
– Господи, до чего холодно. Я замерз. Идем же, Мальчик, я ни секунды больше не могу тут сидеть. Давай вернемся.
Мальчик не пошевелился. Он продолжал попыхивать трубкой. Он смотрел на песика Констанцы, который, с удовольствием повалявшись по земле, сейчас тщательно вылизывал себя. Покончив с туалетом, он свернулся на куче палых листьев и приготовился поспать.
– Я не толкал его в капкан, – продолжил
При этих словах Мальчик поднял глаза на Стини. У него было встревоженное выражение, словно он ждал от Стини одобрения своих действий. Стини опустился на колени рядом с ним и схватил его за руку.
– Конечно, так и было, Мальчик. Я понимаю. А теперь, послушай, тебе не стоит больше думать об этом. Возьми меня за руку. Мы пойдем домой…
– Понимаешь, я все обговорил с Оклендом. Первым делом. Я подумал, что мне стоит посоветоваться. Я толком так и не помню, что он сказал. Он решил, что это хорошая идея – да, уверен, так он и сказал. Должно быть, именно Окленду пришла в голову мысль о «парди» – или мне? Как странно. Не могу припомнить. Понимаешь, это все орудия. Сплошь орудия. И не умолкают. – Он покачал головой и покрутил мочку уха.
Стини был готов заплакать.
– Пожалуйста, Мальчик, прошу тебя, давай вернемся. Пожалуйста, не говори больше об этом, все это неправда. Только война заставляет тебя думать, что ты…
– Война? Какая война?
– Мальчик, ты же знаешь, какая война. Во Франции, в Бельгии… эти окопы. Пожалуйста, пойдем домой…
– Ах, эта война. Я понял, что ты имеешь в виду. А я думал, что ты говоришь о другой. – Мальчик встал. Он выбил трубку о ствол дерева. Сунул ее обратно в карман. Лицо его просветлело. – Во всяком случае, теперь я все объяснил Констанце. И чувствую себя куда лучше. Я объяснил ей, как все получилось. Понимаешь, я должен был застрелить его. Все должно было произойти чисто и быстро, и его ждала бы легкая смерть, но беда оказалась в том… – Он понизил голос. С доверительным видом он повернулся к Стини: – Ее отец был трусом. Этого я Констанце не рассказывал. Я подумал: лучше, чтобы она не знала. Он… просто сломался, стал плакать. Рыдать, молить; он совершенно развалился. Он… ладно, я расскажу тебе: он даже обмочился. Знаешь, это бывает с людьми. Я сам видел. Когда они боятся смерти. И они еще исходят воплями. Как Шоукросс. Я думаю, что он орал, сколько было сил. Он попытался удрать – вот тогда все это и случилось. Видишь ли, там стояла эта ужасная штука. А у него прямо ноги подкашивались, он ничего не соображал. А в таких делах надо сохранять полное спокойствие. Сделать несколько глубоких вдохов, и тогда у тебя перестанут трястись руки. И заикаться не будешь. Словом, ничего. Ты смотришь смерти прямо в лицо ради своих людей, понимаешь? Ну, и ты можешь орать. Сержант Маккей говорил, что орать лучше всего. Знаешь, что он мне сказал? – Мальчик взял Стини за руку. Наклонившись, он прошептал ему на ухо: – Орите, сэр, вот что он мне сказал. Орите, чтобы мозги окоченели. Громче, сэр. Вот так. И пусть они тоже орут. Заставьте их материться и поносить себя. Долбаные подонки боши.
Мальчик выпрямился. Он улыбнулся.
– Я, конечно, не оправдываю такой язык. Но Маккей выражался подобным образом. И он был прав. Срабатывало. Орешь изо всех сил, и тебя прекращает колотить. Но, понимаешь, Шоукросс этого не знал. Поэтому он и кинулся бежать – как кролик. Прямо на минное поле.
Мальчик остановился. Он поднял свое ружье, преломил стволы и повесил на руку. Он свистнул шпицу. Взяв Стини за руку, он двинулся по тропе.
– Ты знаешь, что я уничтожил свои снимки, – небрежно бросил он, когда они шли мимо озера. – Решил, что так будет лучше. Даже те, из нижнего ящика. Я и об этом сказал Констанце. Я хотел, чтобы она знала. Почему, как ты думаешь, она вышла замуж за этого человека, а? Почему она так поступила?