Тёмный рыцарь
Шрифт:
— Посмотри, храмовник, посмотри на клинок — там отражается твое лицо!
Де Пейн так и сделал: отполированная сталь заменяла зеркало, лишь слегка искажая черты лица.
— Глаза, — сказал Усама, поворачиваясь к Майелю и Парменио, — глубоко посаженные, светло-зеленые. Черные волосы, уже чуть тронутые сединой. Лицо темное, суровое, с бородой, на щеках залегли морщины. Воин; возможно, аскет; человек, не до конца уверенный в себе. Все это мог увидеть мой отец, но прежде всего он видит лицо де Пейна, своего смертельного врага.
Рыцарь опустил кинжал, потом быстрым движением повернул его рукоятью к Усаме; тот вложил кинжал в ножны и шагнул вперед.
— А ты разве не знал, храмовник? Твой двоюродный дед, Гуго де Пейн, твой дед, Теодор Грек, — когда-то давно они охотились на моего отца в этих горах, всюду
Глава 4
У БРАТЬЕВ-ТАМПЛИЕРОВ БЫЛО НЕСКОЛЬКО КРЕПОСТЕЙ ВБЛИЗИ ВЛАДЕНИЙ АССАСИНОВ
— Так значит, несмотря на вашу охранную грамоту, — гневно отвечал ему де Пейн, стараясь подавить захлестывающую его ледяную волну страха, — меня теперь убьют и привяжут мой раздетый труп к скале?
Усама серьезно посмотрел ему в глаза, потом вдруг расхохотался, мотая головой и хлопая себя по бедрам.
— Ты так думаешь?! — проговорил он, задыхаясь от смеха, и тут же снова стал совершенно серьезным.
Де Пейн задал себе вопрос: в здравом ли уме этот человек?
— Ты так думаешь? — воскликнул Усама, хватая де Пейна за руку. — Здесь ты в безопасности. А кого привязывают к скалам, я тебе сейчас покажу.
Он прокричал команды своим воинам, один из них тотчас заспешил прочь, а Усама силой повлек де Пейна назад, по ступеням главной башни. День клонился к закату, небо понемногу темнело. Как только повеяло вечерней прохладой, гарнизон крепости занялся разными делами, но при виде Усамы и рыцарей все оставили свои занятия, лишь слуги торопливо сновали туда-сюда. Один из них подал Усаме рогатый лук с тугой тетивой и полный стрел колчан. Ассасин, забрасывая колчан на плечо, не переставал отдавать команды. Наложив на тетиву стрелу, он замер на верхней ступеньке. Откуда-то из-за башни слуги выволокли человека, скованного по рукам и ногам цепями. Только что из темницы, он весь был покрыт грязью, смешанной с размокшей соломой, однако незамедлительно разразился потоком оскорблений в адрес Усамы. Ассасин ответил ему тем же и указал рукой на ворота. Узник рассмеялся и сделал несколько издевательских движений. Цепи с его ног сняли. Де Пейн уже понял, что должно за этим последовать. Узника поманили призраком свободы. Вот ему освободили руки, и пленник бросился бежать, то и дело петляя. Усама поднял изогнутый лук, натянул двойную тетиву. Устремилась в полет стрела с зазубренным наконечником, с орлиными перьями на конце древка. Де Пейн подумал было, что она пройдет мимо цели, но Усама был на удивление метким стрелком. Стрела ударила чуть пониже шеи, беглец споткнулся, рухнул наземь, поднялся и, шатаясь, прошел еще несколько шагов. Вторая стрела глубоко впилась ему в спину. Он воздел руки к небу, будто в молитве, и опять упал. Усама вприпрыжку сбежал по ступеням, а воины гарнизона тем временем вернулись к своим делам. Усама на бегу извлек из ножен кинжал, схватил свою жертву за волосы и одним взмахом перерезал ей горло. Фонтаном хлынула кровь, растекаясь по земле кровавой лужей. Усама вытер кинжал об одежду убитого, вернулся быстрым шагом к де Пейну, улыбнулся ему.
— Вот кого привяжут к скале, храмовник! Это наёмник, которого равнинные князья подослали убить моего отца. Ты-то не с такой целью прибыл, верно?
Де Пейн молча смотрел на него, не отводя взгляд. Ему стала ясна натура Усамы, такая же, как у Майеля и самого Эдмунда, — натура безжалостного хищника в этой кровавой цитадели.
В последующие несколько дней де Пейн и его товарищи без конца обсуждали то, что стало им известно: осаду Аскалона, кровную вражду между Низамом и семейством де Пейна и то, что Великий магистр не поставил никого из них в известность об этом.
— Так ты и вправду никогда не слышал об этой кровной вражде? — снова и снова спрашивал Майель.
— Нет! — отвечал ему де Пейн. — Мои отец и мать умерли, когда я был совсем еще крошкой. Дедушка Теодор и достопочтенная Элеонора день и ночь рассказывали мне о славных деяниях рыцарей Храма. А что на самом деле делал дед, одному Богу ведомо. Тремеле, конечно, должен знать, но он ни разу и словом не обмолвился об
Уже четыре дня провели они в Хедаде, однако Низам больше не призывал их к себе. Усама по-прежнему играл роль гостеприимного, улыбчивого хозяина, но де Пейну в его присутствии становилось как-то не по себе. Этот ассасин был человеком кровожадным, жестоким — он мог бы чувствовать себя как рыба в воде в свите какого-нибудь знатного князя франков или в казармах тамплиеров. Де Пейн бросил взгляд на Майеля, который сосредоточенно жевал мелко нарубленную баранину, щедро приправленную острым соусом, и на Парменио, задумавшегося над чашей вина. С той минуты, как они оказались в Хедаде, генуэзец неутомимо бродил по крепости, напустив на себя вид любознательного путешественника, охочего до всего нового. Эдмунд стал откровеннее с Майелем, который, в свою очередь, немного приподнял завесу тайны над своим прошлым и даже поведал о том, как принимал участие в гражданской войне между королем Стефаном и Генрихом Плантагенетом.
— Я был в войске Жоффруа де Мандевиля, графа Эссекса, — сообщил Майель, когда они с де Пейном взобрались на самый верх центральной башни, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом. — Знаешь, Эдмунд, он суровый воин. Мы дрались в холодных, мрачных, топких низинах Восточной Англии. Захватили Рамсейское аббатство, превратили его в крепость. Ну, попы, конечно, тут же отлучили нас всех от Церкви и прокляли — за то, что мы там ели и отправляли естественные надобности, за то, что ложились спать, а потом просыпались. Война шла не на жизнь, а на смерть. — Майель замолчал.
— А что потом?
— Осаждали мы один замок близ Беруэлла, на эссекском побережье. Графа Жоффруа ранило стрелой в голову — рана пустяковая, но она воспалилась и загноилась. Граф умер, каясь в своих грехах, только Церковь все равно отказала ему в погребении на освященной земле. Об этом прослышали тамплиеры. Они с почестями перенесли останки графа в свое лондонское владение, что близ усадьбы епископа Линкольнского. Церковь, однако, вновь запретила погребение, потому что Мандевиль умер in peccatis, без отпущения грехов; тогда тамплиеры подвесили его гроб средь ветвей тиса на своем кладбище. — Майель хрипло рассмеялся. — Так что он все равно на кладбище, только не в самой земле! Да что там, — продолжал он, — у меня грехов не меньше, и они столь же тяжкие. Только тамплиеры и сжалились надо мной, поэтому… — Он облокотился о зубцы башни, подставляя свежему горному ветру лицо с дубленой кожей и резкими чертами. — Когда на меня наложили епитимью, я стал орденским послушником и отправился, как мне и повелели, в заморские земли. — Майель обернулся и сжал плечо Эдмунда. — Но довольно о том, что было! Давай разберемся с тем, что есть. Хозяин Усама показал нам свое искусство в стрельбе из лука, надо отплатить любезностью за любезность.
Они спустились во двор для воинских упражнений, располагавшийся позади башни, — там фидаины и стражи крепости в синих плащах отрабатывали приемы боя. Майель настоял на том, чтобы показать и свое умение. Велел привести коня и продемонстрировал турнирные приемы: поединок на копьях, сшибку на всем скаку, выпады мечом и кинжалом, не задевая противника, затем стрельбу из лука и метание дротиков. Даже де Пейн, привыкший наблюдать за поединками на ристалище лучших рыцарей своего ордена, пришел в восхищение; не остался равнодушным и Усама со своими воинами. Майель был превосходным наездником: рыцарь и конь сливались в единое существо, стремительное и грозное. Всадник направлял коня одними шенкелями, а руки были заняты щитом и копьем, булавой либо мечом. Несколько фидаинов вызвались быть его противниками. Вот тогда Майель и показал грозную красоту рыцаря в сражении: он изгибался и вертелся, расшвыривая противников крупом коня, а сам делал стремительные выпады то клинком, то щитом, чтобы разделить своих противников, загнать в угол и покончить с ними. Когда все завершилось, Усама первым завел хвалебную песнь. Майель же пожал плечами, подмигнул де Пейну и шутливо заметил: он-де надеется, что ему никогда не придется встретиться с их любезным хозяином на поле брани.