Тень Чернобога
Шрифт:
– Вполне возможно, – Данияр усмехнулся. Подумав, добавил: – Это ты, Катя. Ты проводник, который объединяет все миры. Будто главная пуговка, на которой все держится.
– Я?
Они свернули с шоссе в проулок. Здесь ветер был особенно колким, сбрасывал с веток снежные иглы, бросал в прохожих, норовя попасть прямо в лицо. Данияр покосился на Катю, засмеялся:
– Брось. Знание, что ты проводник, вовсе не стоит того, чтобы умереть на морозе, пойдем в тепло.
– Но ты только что сказал, что из-за меня вор пробрался во дворец.
– Сказал. Тебе о том и отец, говорил, верно? Да ты ведь это и сама поняла, когда стояла под дверью и слушала разговор Велеса и Мирославы.
Катя вспыхнула:
– Откуда ты знаешь?
Он засмеялся еще громче.
– «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч!» – начал он декламировать страшным голосом.
– Прекрати! Подслушивать нехорошо.
Он фыркнул:
– Кто бы говорил.
– Но они не сказали, что это из-за меня… Это из-за шкатулки, которую я оставила открытой.
Данияр вмиг посерьезнел:
– Каждый верит в то, что ему кажется наиболее безопасным…
– Ты хотел сказать: каждый верит в то, что его меньше всего обвиняет? – пробормотала Катя.
Данияр оглянулся на нее через плечо, но промолчал.
Они подошли к пешеходному переходу – красный человечек зябко замер на диске светофора. Мигнул, сменившись идущим зеленым. Катя первой шагнула на зебру, стараясь еще раз вспомнить и мысленно проговорить то, что услышала из родительского разговора. Отец винил ее, это было очевидно. Более того, сейчас, после разговора с Данияром, Катя поняла, что и суровость отца могла быть вызвана разочарованием. Тем, что она стала проводником и из-за родства находилась во дворце. Как сквозняк, который запустили в дом и не знали, как от него избавиться.
«Может, поэтому меня и держали в летней резиденции, в отдельном крыле? Чтобы не навлекла проблем?» – догадалась она.
На душе стало темно, чувство обманутости скреблось под сердцем – неприятно, льдисто, ядовито.
Она почти пересекла дорогу, уже шагнула на тротуар, когда совсем рядом, всего через несколько застывших на светофоре машин, хлопнула дверца автомобиля:
– Катя!
Окрик заставил ее вздрогнуть.
Она оглянулась: из черного внедорожника, распахнув водительскую дверь, выглядывал… Антон. Ветер трепал его темную челку, вынуждая щуриться, светлые глаза смотрели на нее с удивлением. Растерянная улыбка расцветала на губах.
– Катя! – радостно повторил он и вздохнул.
Красный свет для машин сменился зеленым, водители нетерпеливо сигналили черному внедорожнику, Антон вернулся на свое место и рывком двинулся вперед. Катя успела заметить, что вместе с ним в машине было двое: немолодой мужчина с пасмурным и усталым взглядом и женщина с узким лицом.
Антон Ключевский. Здесь, в Красноярске. В пяти минутах ходьбы от ее дома.
Данияр внимательно проводил взглядом черный автомобиль. Спросил немного встревоженно:
– Ты его знаешь?
– Вроде того. – Катя посмотрела вслед черному внедорожнику, который промчался мимо, мелькнул хищно-красными огнями и вдруг свернул за поворот. Она догадалась – в ближайший парковочный карман – и поторопилась шагнуть в тень стоявшего рядом дома. Потянула Данияра за рукав. Сказала, стараясь сохранять спокойствие: – Не обращай внимания. Так… Случайный знакомый.
Машины не двигались. Пробка, похоже, надолго. Антон заглушил мотор, откинулся в кресле.
– Я уверен, все уладится, – Сергей Александрович Ключевский старался говорить размеренно, не давить. – Игорь Артемьевич – прекрасный специалист. Никаких физиологических проблем он не видит, повреждения головного мозга МРТ не выявила. Значит, просто нервы. Со временем пройдет.
Антон не перечил, понимал: отец это говорит скорее для себя. Еще частично для мамы. Цепляться за возможное «все хорошо» – это часть их личной терапии. Все хорошо, пока не становится очевидным иное.
Ему, Антону, это иное было очевидным.
Он ничего не помнил о трех днях своей жизни. Практически ничего.
Помнил, как с дружками Шкодой и Афросием отправился в деревню Федулки, еще помнил, как зашли в лес, брели по заснеженной тропе. И всё. Дальше – пустота. Тела Шкоды и Афросия нашли в лесу. Они были без верхней одежды, вещи нашли чуть в стороне, в нескольких десятках метров, на опушке круглой поляны, на которой туристы летом устраивали игрища с кострами и языческими обрядами.
И теперь в его сны периодически врывались запахи болота, какие-то непонятные голоса. И образ девушки. Совсем юной, уже не девочки, но еще не женщины. Светло-серые глаза, взгляд изумленный и немного рассеянный. Почему-то ему постоянно снился один и тот же момент: эти изумленные и чуть отстраненные глаза заполняются отчуждением и разочарованием.
Он не помнил имени девушки, не знал, кто она и как связана с этими тремя днями черной дыры в памяти, которые жгли и тянули на дно. Но ее образ преследовал его, отдавался в груди тоской и… мучительным чувством вины. Будто этот разочарованный взгляд, который снился ему, обращен именно к нему и взывает к его памяти. Как будто он что-то когда-то сделал не так. Только что? И когда?.. Память не возвращалась, а тревожные сны не давали жить спокойно.
– Ты чего молчишь, сын? – вырвал его из раздумий отец.
– Я не молчу, я соглашаюсь. Все будет хорошо, – Антон посмотрел в зеркало заднего вида на притихшую мать, постарался улыбнуться, заметив, что та с тревогой смотрит на него.
Поток тронулся. Антон взялся за руль, мигнул поворотником, чтобы его впустили правее, ловко перестроился.
– Ты так молчишь, что мне иногда хочется встряхнуть тебя за шиворот, – честно признался Сергей Анатольевич.
– Сереж, – прошелестел, будто прошлогодняя листва, мамин голос, – не начинай, пожалуйста.