Тень Чернобога
Шрифт:
Палач кивнул.
– Слушаюсь, Владыка. – Наклонившись, он высыпал в квадратную жаровню раскаленные докрасна угли из очага.
Придвинул к Ярославе.
– Это тебе, красавица, чтоб не замерзла этим ранним утром.
И мелко захихикал.
Тюремщик особенно любил этот момент: когда жертва в сознании, когда оно до предела обострено страхом и уже рисует самые страшные картины. И вот взгляд ловит то, что уготовано, а в глазах крохотной черной точкой в центре зрачка разгорается ужас, выплескиваясь криком. Он с наслаждением наблюдал, как человек цепляется за жизнь, как изо всех сил надеется на спасение, на милость, каждый раз, даже зная, что из этих подвалов только одна дорога – на эшафот.
Жертва была ему интересна ровно до того момента, пока в ее глазах теплилась надежда и клокотал ужас. И он терял к ней интерес, стоило страху выгореть дотла, оставив безразличие.
Эта ведьма обещала ему долгое наслаждение.
Палач поправил кочергой угли. Из жаровни во все стороны брызнули искры.
Синие глаза уставились на угли, с удивлением поднялись на мужчину в фартуке.
«Слишком неопытна», – догадался палач.
Не спуская с нее взгляда, он обошел кресло с жертвой, отодвинул задвижку и медленно, позволяя ведьме осознать, что он делает, поместил жаровню под кресло.
Распрямился.
Ждал, когда первый жар коснется железных шипов и нагреет их и ведьма почувствует весь его замысел.
Синие глаза смотрели, все еще не понимая, с удивлением.
Палач наклонился – вот сейчас.
…Он зародился в темной глубине зрачка, там, где трепетали отсветы факелов. Полыхнул белым маревом, острой, как лезвие клинка, догадкой. Закружил водоворотом, заполняя синеву бездонных омутов, будто ядом.
Страх.
Палач облизал пересохшие губы, наблюдая, как он выплескивается на лицо, искривляя красивые черты.
Рот ведьмы приоткрылся, испуская выдох, – он поймал его, будто выпорхнувшую птицу.
– Все зависит от мастера, – прошептал он, поправляя фартук и надеясь, что ведьма понимает его. – Можно избавиться от мук очень быстро, стоит только забыть вытащить жаровню из-под ведьминого кресла…
Данияр взял Катю за руку прежде, чем они вышли из укрытия. Отметил про себя, что у подопечной влажная и холодная кожа, а взгляд – блуждающий, почти безумный. Словно опасаясь, что девушка начнет сопротивляться, перехватил локоть крепче. Предупредил:
– Старайся не отставать от меня. Поняла?
Катя кивнула.
Поводырь отодвинул полог, в одно мгновение впустив в их укрытие прохладу и сырость. День только-только занимался, окрасив осколками ночи стволы в темный цвет, а небо – в малиновый. Ручей наполнился, бурлил, играючи перекатываясь через булыжники и закручивая вокруг них водовороты.
По земле белесыми языками поднимался пар. Собирался в излучинах, плотным ковром клубился у корней, приглушая шаги и отсрочивая наступление утра.
– Время снов, наше время, – прошептал Данияр.
Потянув Катю за собой, сделал первый шаг.
Казалось, он не касался земли, двигался легко, будто летел. Каждый шаг – несколько метров, стволы мелькали, постепенно сливаясь сплошной стеной.
– Посмотри на меня, – попросил Данияр, привлекая ее к себе.
Катя чувствовала, как кружится голова: мелькание черных веток только усугубило то муторное, едкое, что поднималось в груди, застилало глаза. Тепло руки – почти единственное, за что цеплялась память. И страх опоздать. Руки немели, спину и поясницу жгло. Она подняла глаза, постаралась сфокусировать взгляд. Вокруг замельтешило с утроенной силой. Она – будто в центре водоворота; птичий крик пронзил муть, рассыпался, будто разбитое стекло.
Светлые глаза поводыря, надежность рук, тепло. Разгорающееся свечение от образа. Странное ощущение, что нужно следовать за ним. Несмотря на недоверие. Несмотря на то что он так похож на кого-то, так смутно знакомого. Неуловимо. Невнятно.
«Кто же ты, Данияр?» – подумала Катя.
Взгляд Данияра зажегся на мгновение, и Катя провалилась в пустоту, упав на руки поводыря.
Краешком сознания успела понять, что лес уже не вращается, а Данияр перестал светиться. А еще – его руки на плечах. Держат всё еще крепко и надежно. Она прильнула к его груди, вдохнула аромат: полынь горчила, но тут же сменилась запахом зеленого чая и тмина. Катя посмотрела на поводыря, отметив, что тот, хоть и придерживал ее за плечи, смотрел в сторону – она видела лишь его освещенный рассветом профиль.
– Прибыли.
Это последнее, что она услышала, забываясь.
Данияр подхватил ее на руки и вышел на опушку к стоявшему на ночлеге обозу.
– Куда! – его тут же окрикнул сонный голос караульного. – Рано еще!
– К княжне, помощь нужна…
Караульный покосился на метавшуюся в бреду Катю, сердито поджал губы:
– Княжна еще почивать изволит… Ходют тут…
– Дело большой важности.
Караульный не выдержал и прикрикнул:
– А ну, пшел отсюда!
– Что там, Трифон?
Из-за ближайшего обоза вышел юноша, кафтан, несмотря на утреннюю прохладу был распахнут, в руках – кружка с водой и горбушка хлеба. Юноша шагнул ближе, с интересом посмотрев на бесчувственную девушку на руках Данияра. Поводырь, прищурившись, пригляделся. Мягкие, чуть скованные движения, узкие плечи, изящные запястья. Подошедший только издали походил на юношу. Вблизи же оказался девчонкой – к Данияру в мальчишеском одеянии подошла девушка, почти ровесница Кати. Ясные глаза, взгляд прямой и властный, плотно сомкнутые губы. На скуле – отпечаток узора подушки.
– Княжна, к тебе мы… – по глазам понял, что угадал. – За помощью христианской, за заступничеством… В Дряговичах в честь приезда твоего костры готовят…
Княжна бросила строгий взгляд на караульного:
– Пропусти. Да Варавву зови.
Она поманила Данияра за собой, увела вглубь лагеря на небольшой пятачок, на котором раскинулся шатер, окруженный со всех сторон обозами. Анна вошла внутрь. Служанка, спохватившись, бросилась к ней – княжна сердито отмахнулась от нее:
– Воды принеси, завтрак подай. И лекаря позови… Хоть какой-то с него прок будет. – Она кивнула на ложе: – Сюда подругу свою клади. Что с ней?