Тень Лучезарного
Шрифт:
…Не прошло и десяти минут после того, как защелкавшие баллисты отправили в сторону захваченного Хонора первую порцию страшного груза, как над городом поднялся вой. Наряды едва успели закрутить пружины метательных машин и отправить вторую порцию в окрашенный заходящим солнцем в розовый цвет Хонор, как от крайних домов к холмам с воем и визгом дудок поползла темная пелена.
– Редко так бывает, – покачал головой Мурус. – Так, чтобы чистое поле и друг против друга. Война – грязное дело, но вот так, чтобы отдельное место для грязи – очень редко. Ну что, наследничек, будешь беречься?
– А ты как думаешь? – спросил Лаурус.
– Думать будем потом, – ответил Мурус и рявкнул посыльному: – Лучникам быть наготове! Идут сплошняком, бить навесом и с пламенем. Эх, будь я поумнее, раньше бы прислушался к этой великанше, все бы поле соломой застелил! Давай-ка, братец, беги в засадную дружину, ту, что с севера стоит. Выходить только в спину, пока последние ряды гахов не увидишь, стоять на месте!
– Прости, воевода, – склонил голову Лаурус и вытянул из ножен меч. – Так не делается. В той дружине хороший старший. Я в первый ряд. Если Энки соблаговолит, останусь жив. А если нет, то не стыдно будет предстать перед ним.
– Да помогут тебе боги, – вздохнул Мурус. – А так хотелось пожить в королевстве, в котором не нужно вздрагивать от безумства правителя.
– Бог даст, будем хотеть вместе, – улыбнулся Лаурус.
Подпаленные стрелы взлетели, когда до рядов гахов оставалось три сотни шагов. Когда их вой уже стоял в ушах, вызывая дрожь во всем теле. Кое-где загорелась наспех разбросанная солома, но большого урона гахи не понесли. Лаурус покосился на поле перед холмом Субулы. Ее лучники тоже прореживали врага, но солому пока не жгли. Прошли еще секунды, и по щитам застучали короткие стрелы. Некоторые из них находили щели, и вот уже несколько воинов забились в судорогах.
– Готовься! – заорал тысячник и тут же захрипел со стрелой в горле.
– Колья! – крикнул Лаурус. – Готовь колья. Поднимать по команде!
Черная масса была уже близко. Прореживалась от летящих навстречу стрел, но затягивала прорехи сама собой, как смыкается черная вода над брошенным в нее камнем. Уверенной поступью шагали ноги гахов, обмотанные поверх грубой ткани и сапог ремнями. Подрагивали щиты, прикрывающие грудь. Работали руки, беспрерывно выдергивая из висящих на поясе тулов стрелы и пуская их во врага. Скалились острые зубы под закрывающими глаза шлемами. И несся над рядами вой, невыносимый вой. Услышат ли крик Лауруса воины?
– Смертный ужас, – прошептал молодой атер рядом с Лаурусом. – Это правда, что они проснулись только что, а уснули при Лучезарном? Выходит, это его воины? Воины Лучезарного? Ну и пакость!
– Ты не видел камнеедов в Сухоте, – шевельнул рядом усами ветеран. – Вот то – пакость. А это мусор. Его просто много.
Сто шагов, восемьдесят, семьдесят. Миг, и луки исчезли, вместо них сверкнули короткие копья.
– Колья! – во всю глотку заорал Лаурус, и схватка началась.
Он ждал этой минуты. Не знал о том, что она должна наступить раньше, но теперь ждал. Прежде Лаурусу казалось, что битва подобна учебным схваткам или фехтованию с его наставником Йором, когда усталость и боль постепенно обращаются в умение и стойкость. Что такое настоящая битва? То же самое, только чуть быстрее, чуть опаснее, чуть больнее. Иногда – до смерти. Но когда он оказался на том мосту у Аштарака, когда впервые ввязался в схватку, в которой ему пришлось убивать и стараться не быть убитым самому, настала та минута, о существовании которой он не подозревал. Та самая минута, после которой, если ты ее пережил, все меняется – время летит так быстро, что ты не успеваешь его замечать, но при этом каждая секунда растягивается на минуты. Страх исчезает, и вместо него появляется что-то вроде звериного чутья, звериной ярости и звериной ловкости. Именно тогда, в Аштараке, точнее, на следующий день, утром Лаурус вспомнил, что уже испытывал подобное. Во дворах Ардууса. Когда против него, ненавистного вельможного отпрыска, вставали мальчишки из простых ремесленных семей и вынуждали биться в кровь. Или когда против него, рожденного сестрой короля от безродного стражника, вставали мальчишки из вельможных семей и заставляли биться в кровь. Ужас сковывал колени. Руки дрожали. Все кружилось вокруг. А потом приходила та самая минута, когда уже ничто не значило – ни количество противников, ни их сила, ни неизбежность боли. Все исчезало. Оставался только он сам и мир вокруг него, который подчинялся его воле. Наклонялся, когда его нужно было наклонить, переворачивался по его желанию, складывался и рвался на куски.
– Не думай, – повторял его наставник Йор. – Дыши. Просто дыши. И слушай сам себя.
– Тогда зачем я учу эти движения? – не понимал Лаурус. – Я ведь могу дышать и без них?
– Можешь, – отвечал Йор. – Но движения – как слова. Ты разве думаешь, какие слова подобрать, когда говоришь? Ты выражаешь мысль, не думая о том, как ты ее выражаешь. Слова сами приходят к тебе на язык. Так же должны приходить и движения. Поэтому ты их учишь. А теперь скажи, как ты сможешь сказать больше, зная десять слов или десять тысяч слов?
Первый гах ударился о щит, возле которого стоял Лаурус всем телом, сполз вниз, напоровшись на меч Лауруса, второй проткнул копьем молодого парня и тут же лишился головы. Лаурус наклонился, пропуская взмах копьем еще одного воина, отбил в сторону летящий в него стальным крестом нож, а потом уже не разбирал ни где он, ни что он делает, ни кого рубит, ни от чьих ударов уклоняется. Только меч становился все тяжелее, ноги все непослушнее, а одежда и доспех все неподъемнее – то ли от собственной крови, то ли от крови сраженных врагов.
Битва закончилась уже ночью. Просто вдруг прекратился вой, и теперь вокруг стоял только стон, и Лаурус понял, что он лежит, придавленный сразу двумя телами, а голова его гудит и раскалывается.
– Все! – донесся откуда-то со стороны воинства Раппу звериный рык.
Лаурус с трудом столкнул в сторону двух мертвых гахов, поднялся и понял, что он лежал не на снегу, а на куче вражеских тел. Оглянулся и в свете костров увидел стоящую на вершине холма, вымазанную в крови Субулу. Повернулся к Хонору, пригляделся к полю, на котором что-то еще шевелилось, но всадники из запасной дружины Муруса ездили по полю с факелами и добивали раненых гахов. Там же волочили тележки лекари. Лаурус поднял к глазам меч, выудил из-за пазухи тряпицу и стер с клинка кровь, чтобы убрать его в ножны.
– Лаурус! – послышался знакомый голос. – Вот уж не думал, что где-то было жарче, чем у нас.
Лаурус оглянулся. Такие же окровавленные, как он сам, к нему шли четверо.
– Лаурус, – повторил Каутус Скутум, княжич Араманы. – Мурус убит.
Лаурус повернулся еще раз, тряхнул головой, разглядел тела и фигуры на вершине холма, нашел взглядом посыльного, который тоже был в крови и, кажется, даже успел спасти ему жизнь в схватке. Но давно, точно давно. Тогда еще не было этой груды тел.
– Тысячников ко мне, – приказал Лаурус. – И пусть сотники считают людей. Скольких мы потеряли?
– Мы потеряли две тысячи из пятнадцати, – вытер со лба кровь Каутус. – От войска Араманы осталось тринадцать тысяч. Убит наследник престола Араманы – Келер. Убита жена князя Прунума – Фама.
– И женщины сражаются в моем войске? – спросил Лаурус.
– Да, – кивнул Каутус. – И не только в нашем войске. Кому еще сражаться, если их мужья пали? Луксурия, жена князя Претиума, потеряла в Раппу сына и мужа, сейчас она считает потери и в этой битве. Она ранена, но стоит на ногах.