Тень правителей

Воликов Роман Владимирович

– Спасибо, я повременю, – я расстелил циновку и уселся.

– Васёк, – представился мужичок.

– Лёха, – зачем-то сказал я, хотя терпеть не могу, когда меня так называют.

– В порядке обустройства быта в нашем грандпаласе остановились? – поинтересовался Васёк и сделал большой глоток своего пропердончика.

– В нём, – сказал я. – А когда представление начнётся?

– Сейчас пеплом посыпят и начнут, – Васёк оскалил дисгармонично белые, крепкие и ровные зубья. – Гермесы наши трисмегисты!

– А зачем пеплом посыпают? – хотел спросить я, но не успел. Воздух заполнила ужасающая какофония из кошачьих визгов. Наверное, так происходит, если сто пятьдесят мартовских котов запереть в подвале без окон и дверей. Под эти душераздирающие звуки три фигуры,

задрапированные с головы до ног в чёрное, высыпали в центре двора несколько мешков вещества, напоминающего тальк, граблями сделали ровную площадку и поставили в центр площадки табурет и большую лакированную арфу.

Визги смолкли также внезапно, как и начались. За арфу села девушка, очень похожая на ту, что встретила меня на пороге, только прическа из мелко заплетённых косичек у неё была фиолетового цвета. Девушка заиграла. Играла она виртуозно, самозабвенно, слегка прикрыв веки, вся отдаваясь настроению музыки.

«Какие таланты в глухомани пропадают», – подумал я.

Один из тех домиков, которым не хватало разве что курьей ножки, загорелся. Арфистка резко прекратила исполнение, встала, бросила светлый платок на голову сидевшей перед ней толстой бабы и с криком «Прощай!» кинулась в горящий дом. Я инстинктивно дернулся, чтобы бежать спасать красавицу, Васёк цепко удержал меня за руку.

– Не ссы! – тихо, но твёрдо сказал он. – Это оптический обман.

Домик, меж тем, как-то очень быстро догорел дотла. Факелы, будто по мановению волшебной палочки, уменьшились до размера едва мерцающих свечек и в наступившей темноте зазвучал размеренный голос:

Буду я ночь воспевать, что людей родила и бессмертных,

Ночь – начало всего, назовем ее также Кипридой.

Внемли, блаженная, в звездных лучах, в сиянии синем!

Внемли! Отрадны тебе тишина и сон безмятежный,

Ты, о, веселая, добрая, праздники любишь ночные,

Мать сновидений, ты гонишь заботы и отдых приносишь.

Все тебя любят, дарящую сон, колесницы хозяйку,

Свет твой таинственен, и ты по природе, богиня, двусуща –

То под землей пребываешь, то снова восходишь на небо.

Кругом бредя, ты играешь, гоняясь за живущими в небе,

Либо, коней подгоняя, к подземным богам устремляешь

Бег их и светишь и светишь в Аиде опять, ведь тобой управляет

Строгий Ананки закон, что всегда и для всех неизбежен.

Ныне, блаженная, всем вожделенная Ночь, – умоляю,

Внемли с охотой словам к тебе обращенной молитвы,

Мне благосклонно явись, разогнав мои страхи ночные!

Прожектор высветил в темноте круг на белом тальке. В центре круга на табурете сидела мужская фигура, одетая в греческий хитон.

«Ба! Товарищ Чердынцев!» – едва не воскликнул я, происходившая чехарда меня изрядно озадачила. На голове Артура красовалась узбекская тюбетейка.

– Между прочим, логический образ – бесцветен, – сказал Артур. – Потому что любой образ состоит из множества просто или сложно соединённых атомарных фактов. А кто слышал о том, чтобы атом имел цвет?

– Я не слышал, – громко крикнул Васёк.

– Значит, противоречие, граничащее с бессмысленностью, – сказал Артур. – Каждый факт сам по себе бесцветен, но почему-то собранные вместе они имеют наглость утверждать: «Зелёное есть зелёное». А почему не жёлтое? Факт это то, что мыслимо. Соответственно, то, что немыслимо это не факт. Что же тогда это было? – прожектор осветил только что сгоревший дом. Домик был целехонький, из окошка выглядывало улыбающееся личико арфистки. – Обман зрения? Может быть, обман психики, мистификация, фокус? Какая же реальность является истинной, а не ложной? Та, где дом сгорел и девушка погибла или та, где никакого пожара не было и наша милая глумница Алла посылает зрителям воздушный поцелуй? – Алла, жеманничая, послала воздушный поцелуй. – Заметьте, и в том, и в другом случае, одни и те же факты налицо – дом и девушка. Некоторые могут возразить, что факт есть лишь то, что соответствует действительности. Боюсь, что это опасное заблуждение. – Артур махнул рукой, домик на курьих ножках вновь загорелся,

арфистка Алла немым ртом посылала мольбы о спасении. – Приветствую тебя, о, несравненная Гюльчетай, – Артур церемонно поздоровался с дамочкой, одетой в индийское сари. Та сделала глубокую затяжку сигарой и молча кивнула. – Итак, за последние пятнадцать минут дом сгорел дважды. Действительность насмехается над нами, не может же, в самом деле, сгореть то, что только что сгорело. Хотя, – две девушки, та, которая встретила меня на пороге, и вторая, арфистка, похожие как близняшки, для пущей очевидности одетые, первая в белое, а вторая в чёрное, короткие платья, выскочили на площадку, насыпанную тальком и затанцевали ирландскую джигу. Артур заёрзал на табурете, пританцовывая. – хотя, если вернуться к тому, что образ бесцветен и зелёное является зелёным только потому, что нам так кажется, потому что мы не можем обходиться без существенного определения вещей, потому что отсутствие формы у предмета удивительным образом лишает его в нашем сознании и содержания, потому что, если вышел из пункта А, где-то обязательно должен присутствовать пункт Б, иначе не вполне понятно, какого хера ты вообще вышел, потому что в любом бесцветном образе ты норовишь увидеть, в первую очередь, самое себя, а если глаза замутнены или просто недосуг, то всегда можно сослаться на вечную путаницу с курицей и яйцом и отсидеться в какой-нибудь хате с края, хотя, – Артур вскочил на табурет, вытянул руку в нацистском приветствии и в наступившей тишине громко произнёс:

– Вот в чём вопрос, если вопрос вообще имеет право на существование.

Глумницы замерли в незавершенном танцевальном движении.

– Это верно, – так же громко ответил Васёк. – Каждый дрочит как он хочет!

– Безобразие! – завопила дамочка в сари. – Что вы себе позволяете, хам!? Здесь собрались интеллигентные люди.

Толстая баба поднялась на ноги.

– Я вот что вам скажу, курвы. У меня корова не доена, некогда мне тут с вами лясы точить.

Она плюнула в сторону Артура и пошла на выход.

– Хотя, – Артур невозмутимо сел на табурет. – Я смотрю на этот дом, который сгорает и восстаёт из пепла и вижу лишь, как одна неожиданность сменяет другую неожиданность. Был один нелепый факт, потом другой, разве возможно сделать обобщения из сумбура?

– Позвольте, позвольте, – раздался голос откуда-то сбоку. – Вот у меня, например, характерная фамилия Штульберг. И, что же, прикажете всю жизнь мацу жрать?

– Нас посетил сумбурный мужчина, – захихикала глумница Алла.

На площадку вступил высокий брюнет в элегантном костюме-тройке.

– А меня зовут Аглая, – сказала та, что встретила меня у дверей. – Вам нравится хокку?

– Мне нравятся ку-ку, – сердито ответил Штульберг. – Я хочу разобраться по части обобщений.

– Видите ли, дорогой друг! – Артур уселся на табурете, скрестив по-турецки ноги. – У Чарльза Дарвина и Френсиса Гальтона был общий дедушка.

– В смысле, обезьяна? – уточнил Штульберг.

– В смысле, она, – подтвердила Алла и показала кнут. – Не змея.

– Это было давно и неправда, – сообщил Штульберг. – Я происхожу из приличной семьи. Девятьсот лет назад мои родственники, по настоятельному требованию мздоимщиков, взяли себе фамилию. В этом просматривалась насущная необходимость, поскольку Абрамов и Сар в Померании было как говна осеннюю порою. Упаси боже, речь не шла о том, чтобы выделиться на фоне соотечественников. Просто Штульберги хотели платить только то количество налогов, которое предназначалось Штульбергам, без всякого перемешивания с Михельсонами и уже тем паче со Свердловыми.

– Это достоверный факт, – согласился Артур. – Я проверял по церковной книге.

– Мы – выкресты, – сказал Штульберг. – Но искренние. Я продолжу. Мои предки взяли самую незатейливую фамилию из тех, что были к распределению. В честь названия холма напротив дома. Стул-гора, гора-стул. Ничего особенного. Почему же через сто лет нас стали полагать высокомерными, чванливыми барыгами, которые восседают над всей округой?

– Это нелепо, – сказала Аглая. – Я сразу поняла, что вам не нравится хокку. Вы – противный.