Теория и история политических институтов

Коллектив авторов

Независимое развитие церковной организации и христианской теологии привело к появлению идеи нового универсалистского сообщества, главой которого рассматривалась церковь. Концептуальное оформление эта идея получила в трактате Августина Блаженного «О Граде Божьем», ставшем социально-политической программой римского католицизма, сохранившей актуальность вплоть до понтификата Бонифация VIII. Римской государственной идее вселенского города Августин противопоставляет оригинальную идею всемирного Града Божия. В социально-политическом порядке церковь является вселенской, Божественной организацией, которая господствует над всеми, воплощает в себе идеал universalis ordo.

Государство, или Град Земной, согласно

Августину, есть результат изначальной порочности человека и принадлежит миру зла. Государство, чуждое церкви, символизирующей справедливость, ничем не отличается от шайки разбойников. Когда «разбойничье общество» разрастается и приобретает территории, подобно Риму, оно становится государством, но с переменой названия сущность общежития не меняется. Августин дает следующее классическое определение народа, созвучное цицероновскому: «Если это собрание не животной толпы, а существ разумных, и если оно объединено общностью любимых ими вещей, оно не без основания носит название народ. Народ будет, конечно, настолько лучше, насколько он единодушен в лучшем, и настолько хуже, насколько единодушен в худшем» [Блаженный Августин, 1998, с. 365]. Августин противопоставляет языческому царству не идеал нормального христианского государства, а лишь церковь – Град Божий как единственно возможный общественный союз. На земле Град Божий и царство земное «переплетены и смешаны между собой», так что определенных границ между тем и другим не существует. Церковь заменяет и упраздняет собой мирской союз, поглощая его атрибуты и функции, делегируя их при необходимости.

Главными проводниками универсалистской идеи Града Божьего в Средние века следует считать короля франков Карла Великого, основателей Священной Римской империи Оттонов и папу Григория VII. В первых двух случаях имел место взаимовыгодный политический союз, пусть и крайне недолговечный. Представители каролингской династии Пипин III и Карл Великий предоставили церкви контроль над Римом и Центральной Италией, а также защиту от внешних и внутренних врагов и, как следствие, возможность дальнейшего автономного развития. Церковь обеспечила легитимность смены правящей династии помазанием Пипина как короля, а затем провозгласила Карла императором. В качестве императора Карл потребовал новой присяги, подчеркивая свое положение попечителя о благе народа и церкви, поставленного Богом.

Оттон позиционировал себя в качестве преемника Карла Великого и всячески старался укрепить франкские традиции власти, прагматично используя церковь, с одной стороны, для легитимации своих властных притязаний, с другой – для борьбы с центробежными тенденциями каролингского феодализма. Созданная Оттоном система «имперской церкви» предполагала духовную инвеституру – назначение высшего духовенства императором из числа доверенных лиц, а также принципиальное привлечение епископата к потребностям управления империей. Лояльные императору князья церкви наделялись светской властью, ранее принадлежавшей каролингским графам, противившимся возрастающему могуществу государства Оттона. Система имперской церкви обеспечивала контролируемую ротацию элит: поскольку высшее духовенство давало обет безбрачия, оно не могло сделать свои епископства наследственными.

К XI в. инвеститура светскими владыками была распространена по всей Европе. Духовенство фактически было включено в феодальную иерархию. И здесь содержится одно из главных противоречий феодализма – возникший кризис лояльности: перед епископами встала дилемма приоритета светского или церковного подчинения. Очевидно, что существование двух автономных центров власти, вооруженных универсалистской идеей и претендующих на абсолютную лояльность подданных, рано или поздно приводит к открытому конфликту.

Власть папства значительно укрепилась в середине XI в., когда соединились результаты параллельных процессов: реализация папской программы «свободы церкви», движение за монастырскую реформу и появление на папском престоле ряда амбициозных и дальновидных личностей. Позиция святого престола и клира, поддерживающего клюнийскую реформу, состояла в том, что «епископы поставлены Богом, они поставляют королей, но короли поставлять епископов не могут, но должны чтить их, ибо даже в преступном пастыре живет Дух Святой. Инвеститура тождественна с симонией, которая является тягчайшим заблуждением; государям может принадлежать лишь право согласия» [Карсавин, 2003, с. 143–144].

На Латеранском соборе 1059 г. был принят декрет об избрании пап коллегией кардиналов и предоставлении всему остальному клиру и миру лишь «права молчаливого согласия», устранена возможность вмешательства императора в избрание папы. Григорий VII пошел дальше и в Dictatus papae сформулировал бескомпромиссные требования папства, включая право на низложение императора, которое было применено в отношении Генриха IV. Радикальная политика Григория VII стала логическим завершением политической интерпретации идей Августина о первенстве духовного над мирским и сделала очевидными властные амбиции церкви.

В дальнейшем произошло еще несколько крупных конфликтов империи и церкви, в результате которых империя окончательно утратила свой религиозный характер. При Барбароссе теоретическое обоснование империи ищут не столько в идее религиозного единства, сколько в римском праве с его тенденцией к универсализму. В ходе борьбы с последними императорами Салического дома церковь, опирающаяся на поддержку европейской интеллектуальной элиты, по большей части ею же сформированной, разработала сложную теорию папского верховенства как в самой церкви, так и в отношениях со светской властью, подкрепив ее соответствующими положениями канонического права. На институциональном уровне была создана крайне эффективная панъевропейская структура с централизованной властью и развитой бюрократией.

С начала XIV в. возникающие абсолютистские монархии оказались намного более грозными соперниками для церкви. Во-первых, монархии нового типа имели иной идеологический базис, чем империя. Императоры выступали с тех же позиций, что и папство: они отстаивали саму природу универсальной власти, трактуя ее в духе традиций Римской империи. Монархии не притязали на вселенскую власть: короли провозглашали суверенитет в пределах их собственных владений. Чем более организованными становятся монархии, тем решительнее они демонстрируют свои амбиции контролировать церковь и ее имущество на своих территориях.

Достаточно радикально это продемонстрировал французский король Филипп IV, обложив налогом французскую церковь. В ответ Бонифаций VIII потребовал от французского духовенства выйти из повиновения монарху, что выглядело как подрыв идеи суверенитета. В 1301 г. по приказу Филиппа IV подвергся суду французский епископ, что было посягательством на юрисдикцию церковных судов. Подобный прецедент имел место в Англии, когда в 1164 г. Генрих II издал Кларендонские постановления, в которых предусматривалась подсудность клириков по уголовным преступлениям светским судам. Филипп Красивый был более последователен в своих требованиях, чем Генрих II, и конфликт с Бонифацием в конечном итоге завершился Авиньонским пленением папства. Позднее европейские монархи выдвигали требования не менее радикальные. Так, в 1508 г. «наихристианнейший государь» Фердинанд II Арагонский, именуемый также Фердинанд Католик, грозил вывести свои королевства из-под папской юрисдикции. В 1536 г. Генрих VIII разрывает отношения с Римом и при согласии парламента проводит Акт о супремации, по которому король провозглашается главой английской церкви. В 1527 г. шведский король Густав I, опираясь на институт сословного представительства – риксдаг, фактически конфискует в пользу короны всю собственность шведской церкви и ограничивает юрисдикцию епископов. Эти действия монархов являлись следствием развертывания Реформации.