Теория Морали Иммануила Канта
Шрифт:
Читаем:
"Если мы вывели понятие долга, которым мы до сих пор оперировали, из обычного применения нашего практического разума, то отсюда никоим образом нельзя заключать, будто мы трактовали его как понятие опыта. Как только мы обращаемся к опыту и следим за поведением людей, мы встречаемся с частыми и, как мы сами признаем, справедливыми сетованиями, что нельзя даже привести никаких достоверных примеров убеждения в совершении поступков из чувства чистого долга".
Мы, к слову сказать,
Согласитесь, трудно представить себе публику среди которой циркулировали бы "сетования о невозможности привести достоверных примеров убеждения...", etc.
Это явный конструкт Иммануила Канта. Он мысленно размножил себя, следящего за поведением людей, и так образовал виртуальную публику с вышеприведенными сетованиями.
Что примечательно в этом, так это навязчивая аллюзия с темой "коррупции" у современных политологов....
Что ж, попробуем почитать дальше.
Кант пишет:
"На самом деле совершенно невозможно из опыта привести с полной достоверностью хотя бы один случай, где максима вообще-то сообразного с долгом поступка покоилась бы исключительно на моральных основаниях и на представлении о своем долге".
Звучит довольно странно, в свете предыдущего. До сих пор Кант убеждал нас в том, что законосообразная максима является моральным основанием нравственного поступка.
Теперь оказывается, что есть некие "моральные основания", наряду с представлением о своем долге, на которых покоится максима.
Это - во-первых.
Во-вторых, разве может быть максима одного, отдельно взятого поступка? Нам казалось, что максима рождает поведение, или множество поступков, в разных обстоятельствах.
Ну, например, "Быть честным!" - разве это максима одного поступка?
В-третьих, "представление о своем долге" - это не то же самое, что "чувство долга".
Представление о своем долге подразумевает некое сознательное функциональное служение внутри общественной корпорации.... Разве нет?
Во всяком случае, в сочетании с "совершением поступка из чувства чистого долга", представление о своем долге вводит нас в особую сферу СЛУЖЕБНОЙ МОРАЛИ.
И тут становится понятным служение из чистого долга, в отличие от обыденного служения.
Последнее совершается не только из чувства и сознания служебного долга, но и за жалованье, в ожидании пожалования или повышения по службе. Тогда как поступок из чистого долга может быть совершен и вне формальных рамок служебного регламента: как бы "сверх нормы".
Так поступает "верный служака". И сетование на отсутствие примеров бескорыстного служения является, в сущности, сетованием на служебную коррупцию: упадок государства; омертвление общественного организма; или превращение его в машину, нуждающуюся в топливе и смазке. (Не
Такая редукция нравственности к морали служебного долга не удивительная для умозрения, исключающего из рассмотрения лиц и личные отношения, в том числе такое главнейшее, как Любовь.
Что тогда остается от общности людского бытия? Только механическая общественность организованной совместной деятельности в рамках корпораций, объединенных в государство, нацию, цивилизацию....
В совместной производящей деятельности нет лица и личности, но есть функциональная и ролевая субъектность.
Именно с бытием лица в рамках этой субъектности, то есть с ДОЛЖНОСТЬЮ, и сопряжено понятие служебного долга и служебной морали.
Помимо состояний служения в кантианское видение морали могут быть включены также ситуации гражданского быта, в котором мы со-существуем как граждане, как "общечеловеки", но взаимно отчуждены как лица (попросту незнакомы).
Например, когда гражданин N. оказывает помощь незнакомцу на улице; иногда с риском для своего здоровья и жизни.
Здесь служебный по своей форме долг расширяется до общегражданского и общечеловеческого долга, в соответствии с самоидентификацией по принадлежности к соответствующим корпорациям.
В составе побуждений согражданина, совершающего моральный поступок, мы, в первую голову должны - помимо общегражданского долга - подозревать наличие отождествления с незнакомцем на основе участия, сочувствия, со-понимания.
Выше мы читали презрительные высказывания Канта о "трогательном участии", которому он отказывает во вкладе в "добрую волю".
Теперь он даже не упоминает о нем: его трактовка коррупции служения вообще не предполагает наличия других людей и ограничена индивидуальностью субъекта деятельности.
Вот как Иммануил выражает свой скепсис в отношении людей (и самого себя), в части способности к бескорыстному служению обществу или помощи согражданам.
Читаем:
"Правда, иногда может случиться, что при самом жестком испытании самих себя мы не находим ничего помимо морального основания долга, что могло бы оказаться достаточно сильным, чтобы побудить к хорошему поступку и самоотверженности; однако отсюда никак нельзя с уверенностью заключить, что действительно никакое тайное побуждение себялюбия не было настоящей, определяющей причиной воли".
В ОГПУ бы нашем Иммануилу работать, - ну, чистый Ягода!
Что же до его неуверенности относительно "тайных побуждениях себялюбия", то...; и в самом деле (!), - мы же люди, в конце концов, не роботы.... И, помимо службы, работы и общегражданской ответственности, вовлечены в обширное поле жизни в личных отношениях, общениях и связях с другими людьми.