Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Просто ему не очень-то нравилось исполнять обязанности моего лаборанта.
Оно и понятно. Ему частенько приходилось по 12 часов подряд стоять возле самогонного аппарата, получая нужный мне дистиллят.
А когда у нас сломалась кофемолка, то в его жизни и вовсе началась чёрная полоса…
Ночи напролёт просиживал он в ванной комнате, склонившись в три погибели над огромной каменной ступой, где ему приходилось толочь ингредиенты для моих опытов.
– Юра, иди спать! – орала из спальни бабушка, глядя
– Рано ещё!.. – отвечал ей из ванной усталый бас. – Тут с орехами ещё конь не валялся, а завтра Маратик придёт! Ложись одна, я потом приду.
Эх, как же я люблю своего дедушку! Спасибо ему огромное за всё! Я воистину горжусь своим дедушкой.
Согласитесь, ну кто ещё (даже из леворадикалов) может похвастаться тем, что в 12 лет прессовал гаш со своим дедушкой? А? Вот то-то и оно!
Дедушка у меня настоящий шестидесятник.
Журнал «Новый мир», джинсы, Стругацкие – вот это вот всё. Ещё дедушка йогой в молодости увлекался.
Впрочем, и сейчас увлекается.
А ещё он никогда не курил. За это всё я очень его люблю.
Однако же у меня есть и другие важные темы, помимо любви к дедушке.
Поэтому вернёмся к моей прогулке.
Итак, я оставлял позади ДК Горбунова и выбирался на тихий и живописный Физкультурный проезд. По факту это две отдельные улицы, разбегающиеся в противоположные стороны от Большой Филёвской. Но в картах их всегда помечают как одну. Один из этих отростков под прямым углом врезается в самый конец Сеславинской, фактически являя собой её продолжение. Другой же соединяет Большую Филёвскую с Новозаводской. О нём-то я сейчас и говорю.
Ночью я гулял там довольно редко, а потому Физкультурный проезд мне больше дневным запомнился.
Место это и впрямь очень живописное.
Это, пожалуй, из-за специфической архитектуры.
Вся улица застроена украшенными лепниной сталинками и засажена липами. Всё это создаёт какую-то удивительную атмосферу заграницы. Кажется, что оказался где-нибудь в Париже.
Особенно летом.
Вот сами представьте.
Лето. Жара. Влажность высокая. Небо тучами затянуто, как в Африке.
Иду я себе по Физкультурному. Вокруг зелено всё, липами пахнет. Дома стоят красивые, изящные.
Весёлая музыка играет из открытого окна на предпоследнем этаже нарядного бежевого дома.
И хорошо так на душе становится.
Чувствуешь себя французским лейтенантом, гуляющем по послевоенному Парижу.
Однако и в холодные и мрачные ноябрьские дни, когда дул пробирающий до костей ледяной ветер, а с затянутого грозными свинцовыми тучами неба изливался на землю мелкий дождь, Физкультурный проезд имел очень даже заграничный вид.
Иду я, помню, там в такое время.
Под ногами хлюпает и, омерзительно клокоча, стекает в канализацию покрытая нефтяными пятнами мутная вода. Деревья стоят кривые, голые, уродливые. Люди идут навстречу сгорбленные, угрюмые. И даже дома кажутся какими-то грязными, почти заброшенными, а вид их до невозможности угнетает, заставляет чувствовать себя жалким. И настроение у тебя грустное, меланхолическое, почти декадентское.
Идёшь и чувствуешь себя коммунистом в Берлине начала 1930-х. Фашисты рвутся к власти, атмосфера тяжёлая и мрачная, настроение тревожное и упадническое. Напеваешь себе под нос «Lied von der Einheints Front».
Кстати, именно на этой улице вплоть до самого недавнего времени жил, утопая в богатстве и чудовищной декадентской роскоши, Денис Кутузов. Не так давно он переселился в Бутырскую тюрьму.
Но об этом я ещё расскажу далее…
Собственно, это из его окна летом частенько звучала музыка.
Он жил в красивом доме бежевого, почти жёлтого цвета на стороне поликлиники. Окна его огромной квартиры выходили на Физкультурный и Новозаводскую.
Эх, подумал сейчас о Денисе и сразу вспомнился куплет из школьной народной песни.
Всю её приводить не буду. Большая очень.
Поётся она на музыку «Шумел сурово брянский лес…».
А куплет я вспомнил такой:
Он настоящий был школяр:
Курил кубинские сигары
И пах он прямо как Анчар
И пел свободно под гитару.
Вот как про Дениса сказано, ей-богу! Он и сигары курил кубинские, и воняло от него на милю дешёвой парфюмерией, и под гитару он пел неплохо.
Таков был Физкультурный днём.
В сумерках же он мало отличался от других подобных улиц Москвы. С наступлением темноты он делался мрачным и пустынным.
Фонари там никогда не горели, прохожие появлялись редко и вели себя трусливо, стараясь быстрее просочиться в подъезд или иным образом покинуть неприветливую улицу.
Её внешний вид в сумерках производил очень гнетущее впечатление и наводил мысли о чекистах, о залитых кровью грязных бетонных полах, о жутких подвальных застенках.
Ко всему прочему там вспоминались все те леденящие кровь истории, что в огромном количестве гуляют нынче по Интернету. Их, вроде, крипипастами ещё называют.
Мне, должен сказать, этот англицизм не по вкусу. Я больше люблю такие рассказы просто жутью называть.
Словом, в сумерках Физкультурный имел вид довольно пугающий. Сами представьте.
Ночь. Тёмная узкая улица. Ни одного фонаря не горит. Мрачные громады домов над головой нависают. Вверху чуть виднеется тёмный небесный купол. Дворы освещены лишь тусклым, но почему-то очень резким светом от закрытых решётками ламп, закреплённых над дверями подъездов. Видом своим они напоминают те, что можно видеть во всяких заброшенных бункерах.