Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Сонечка знала, что она может даже не поднимать руку и не спрашивать ни о чём учительницу. Учительница сама подойдёт к ней, заметив едва уловимые изменения в прекрасном личике. А если можно не спрашивать и не говорить, – зачем тогда спрашивать и говорить? Это нелогично, думала Соня.
На уроках Сонечку спрашивали очень редко, а если спрашивали, то лишь о том, что она совершенно точно знала. Учительница специально говорила с Сонечкой на переменах для того, чтобы узнать, что она точно знает, чтобы потом об этом спросить. Но Сонечка хотела играть и бегать, и очень злилась, если учительница задёргивала её. Поэтому учительница всё вообще должна была догадываться, что Соня знает, а что нет. Часто она ошибалась, и тогда ей приходилось делать вид,
Так, однажды на уроке окружающего мира Соня сказала, что рыбы – это земноводные. И учительница вынуждена была растянуть лицо в широкой улыбке и сказать: «Совершенно правильно, Сонечка! Пятёрка!».
То же самое было на математике. В начальной школе Соня так и не научилась делить в столбик, но ей всегда ставили только четыре и пять, чтоб она не расстраивалась. Она и не расстраивалась.
Единственный раз за всю начальную школу Соня расстроилась в четвёртом классе. Внезапно к ним на урок пришли с каким-то независимым тестированием. Федеральное министерство проверяло провинциальные школы, заслуженно ли те выставляют оценки. Соня написала тест очень плохо. Это была двойка.
– Боже, как же это так получилось? – схватился за голову отец, когда узнал об этом.
– Да я знала все ответы, – сказала Сонечка, не смотря папе в глаза, – но мальчик, который сидел со мной, мне постоянно мешал.
Отец знал, что надо делать. На следующий день родителей мальчика директриса вызвала в школу. Самого мальчика тоже пригласили. Четыре часа учительница и директриса угрожали родителям, обвиняли их сына во всяких проступках и так далее. Под конец к ним даже заехал отец Сони, который даже отложил дела, чтобы прочитать отдельную нотацию мальчику, а отдельную – его родителям. Только после этого Сонечка немного успокоилась и приободрилась.
Теперь всякий раз, когда у Сонечки были проблемы в школе, она обвиняла в этом других детей. Если она приходила растрёпанная, то говорила, что это мальчик растрепал ей волосы. Если она рвала где-то одежду, то говорила родителям, что это её же одноклассница ей эту одежду порвала.
Училась Сонечка хорошо. Учиться хорошо ей давалось легко. На уроках она могла говорить всё, что угодно, – ей всё равно ставили только четыре и пять. Дома она не обременяла себя уроками. За неё уроки делала служанка.
Да, Сонечки была своя собственная служанка. Именно служанка, – не няня, не гувернантка, а именно служанка. Она не воспитывала Сонечку. В этом родители не видели необходимости. Она лишь исполняла капризы своей маленькой госпожи.
Если Соня хотела, она пропускала школу. Врач с удовольствием выписывался ей справки о болезни, и тогда Сонечка могла неделями валяться дома в постели и ничего не делать. Соня привыкла к этому.
Время летело быстро, и скоро Соня перешла в среднюю школу. Расходы отца на образование дочери значительно выросли. Раньше отец Сони платил классной руководительнице, учительнице английского и учительнице рисования. Иногда он жертвовал деньги на школу, одаривал директора и завуча начальных классов.
Теперь же денег требовали учительницу литературы и математики, русского языка и географии, преподаватели истории и обществознания, природоведения и закона божьего, домоводства, физкультуры и ОБЖ. Также на горизонте уже виднелись стоящие с протянутой рукой преподаватели физики и химии, алгебры и геометрии.
Несмотря на такое отношение к учёбе, у Сони на редкость отлично складывались дела со спортом. Она занималась в клубе юного десантника (обучалтеё бывший сотрудник ГРУ, который был ей весьма доволен), в стрелковом клубе, во множестве других секций.
На вид Соня была абсолютно неспортивной девушкой. Пухлые, вечно румяные щечки, узкие маслянистые глаза, фигура – типичная skinny fat.
Внешность была обманчива. Соня с семи лет занималась спортом. Школьные годы она провела в усиленных тренировках: карате, плавание, стрельба, лыжи, бег, фехтование, легкая атлетика,
Также она не раз брала первые места на юношеских чемпионатах по офицерскому пятиборью и по десятиборью.
Впоследствии Соня не раз ездила на Кубу, проходила там диверсионно-террористическую подготовку. При этом Зверева презирала фитоняшек, фитине и особенно кросс-фит. Ему она предпочитала своё любимое офицерское пятиборье.
В Москве она продолжала заниматься спортом.
Примерно два-три часа в день она тратила на занятия.
Отец Сони был человек добрый и щедрый. Он не жалко денег на воспитание дочери, на спортивные секции, а потому платил всем учителям в достаточной мере. После перехода в среднюю школу для Сони мало что изменилось. Она по-прежнему жила хорошо, и все вокруг по-прежнему ей восхищались.
Отец со временем стал замечать, что с дочерью к него что-то не так. Соня не хотела с ним разговаривать, постоянно паясничала, говорила грубо с родителями и так далее. Она ничем не интересовалась и ничего не хотела делать. И тогда отец решил, что ей нужно некое развитие, а потому силой отдал её в музыкальную и художественную школы. Училась там Соня кое-как, на занятиях появлялась нечасто, домашние же работы за неё так и делала служанка или мама. Мама была не против. Вместе с Сонечкой она снова начала рисовать и даже как-то поздоровела.
Сонечкина мама к тому времени давно уже была в тяжёлой депрессии. Она мало выходила из дома, очень много ела, почти всё время смотрела сериалы и в целом чувствовала себя неважно. Она постоянно хандрила, жаловалась на своё состояние и просила, чтобы её не трогали. Только в теребление моменты, когда они с Сонечкой вместе садились рисовать, она ненадолго могла почувствовать себя живой. Но и тогда она ощущала какую-то незримую пропасть, разделявшую их с дочерью. Она смотрела в глаза Соне и видела, как та уводит взгляд в пол или куда-то в сторону, заговаривает на совершенно незначительную тему, спрашивает о чём-то отстранённом или наоборот предлагает сосредоточиться на рисунке. Она столько раз хотела заговорить с дочерью о чём-то важном, о чём-то понастоящему важном. Она хотела рассказать ей, как сильно она любит её, поведать о своей молодости, об ошибках прошлого, о том, как она осознала их со временем и о том, как из не допустить. Ей так хотелось пересказать дочери забавные ситуации из времён своей бурной тусовочной жизни, рассказать о людях, которые ей встретились, передать свой опыт, – глупый, неудачный, комичный, но всё же хоть какой-то опыт, поведать о том, что было пережито, выстрадано, вынесено. Но Сонечка не хотела об этом слушать. Точнее, сама она говорила, что хотела бы послушать, но каждый раз находила способ избежать этого: уходила в уборную, погружалась всецело в работу, переводила разговор на другую тему. Иногда она будто бы начинала слушать, глаза её становились живыми и вроде как даже интересующимися. Тогда мама начинала живо рассказывать, активно жестикулируя, но потом и это сходило на нет. Соня снова опускала взгляд, глаза её снова делались как стеклянные, губы длинен прижимались к зубам, а брови начинали подниматься. Соня теряла интерес к маме, к её рассказам, к её любви. И мама понимала, что дочь не хочет слушать её, но при этом и ругаться с ней не хочет. Это просто не её дело. Дочери это не интересно. Это всё рассказы из чужой, далёкой от неё жизни. И мама доя неё – чужой человек с тяжёлой искалеченной судьбой, человек, которого одно пожалеть, как бездомную собачку, но который, в отличии от собаки, никогда не получит помощи. И тогда мама тяжело вздыхала и продолжала рисовать. Иногда только на листы ватмана незаметно для Сони падали крохотные хрусталики слёз. Мама старалась нагибаться над бумагой как можно ниже, чтоб Соня не видела, как она плачет. Она не хотела, чтоб Соня жалела её.