Тёплое лето в Бултыхах
Шрифт:
Ловит мою ладонь. Всплываем вместе.
Недалеко на надувном матрасе тетка плавает, с соседнего столика.
«Леня, Лена, вылезайте на берег», — кричит мама. «Вон губы уже синие!»
Как она оттуда видит наши губы? Смотрю на губы Леника. Начинаю его брызгать. Брызгать!.. А!.. Вот тебе! А! Нет! Нет…
То, что он мне не совсем родной, я узнаю только через пять лет.
Свидетельство об усыновлении.
Старые
Отцом там значится другой.
Не наш папа.
Долго стою перед тумбой и читаю.
Мама заходит в комнату — и все понимает.
Прижимается щекой к двери.
Я отвожу от нее глаза, смотрю на стену.
На стене фотография, где мы вчетвером. На пляже, в Бултыхах.
«Фотографируемся, товарищи! Фотографируемся на память».
Фотограф Альберт ступает по песку. Майка в виде газеты. Недавно была автолавка, папа хотел такую Ленику, но мама сказала, один раз постираешь — и в мусорку.
Альберт ставит стул, прикрепляет стенд с фотографиями. На фотографиях — люди на пляже, девушки.
«Цветная фотография на финской бумаге. Высылается заказным письмом».
Альберт скидывает сандалии и ковыряет большим пальцем песок.
Его маленькое королевство — на втором этаже главного корпуса. В королевстве стоит чучело оленя, с которым можно сфоткаться на фоне леса. Лес состоит из стенда с фотографией деревьев и одного настоящего срубленного дерева с чучелом совы. Срубленное дерево иногда падает, и чучело скачет вниз по ступенькам. Все это Альберт берет каждое лето на прокат из местного музея, где работает его тетя.
Взрослые сажают на оленя детей, сами становятся рядом. Глаза у оленя стеклянные.
«Сейчас будет птичка», — говорит Альберт.
Иногда на танцплощадке он фотографирует танцы и викторины.
Сегодня он пришел на пляж, снял сандалии и стал ковырять песок.
«А знаете, что?» — папа весело оглядывает нас.
Он только что вылез из воды, капли стекают по его смуглой коже и горят в волосах.
Через пять минут мы выстраиваемся у озера и щуримся от солнца.
«Сейчас будет птичка!»
Мокрый голубь садится на подоконник.
Серый, серый, серый дождь.
«Мам!»
«А?»
«Ты его любила?»
«Отца?»
«Нет — того».
«Любила когда-то. Из армии дождалась, как дура. А когда стало ясно, что я с Ленькой…»
У нас с Леником разные отцы.
Мы не родные.
У нас с Леником разные отцы.
Разные.
Разные.
Господи, неужели я когда-нибудь привыкну?
Подношу к лицу ладонь и кусаю ее. Еще сильнее.
«Птица там, что ли?» — говорит мама.
«Птица».
«А давай-ка сегодня пирог с капустой испечем, у меня еще тесто осталось».
Красный след на коже.
Снова радиорубка.
Я сижу у Генки на коленях. У него мягкие ноги, как подушки. Рядом его друг Арс, музорганизатор, в обтягивающем трико, было бы что там обтягивать.
— Оскар Строк. Ансамбль «Ялла». Трио «Меридиан».
Арс выкладывает пыльные диски.
Я чихаю и чуть не скатываюсь с Генкиных колен. Удерживает. Сам посадил.
Отбираем музыку для моего дня рождения. То, что гоняли тогда, двадцать шесть лет назад.
— Был еще Ян Френкель, — говорю.
— Откуда ты все помнишь? — смотрит Арс.
Когда мы с ним перешли на «ты»?
Ты помнишь, плыли в вышине. И вдруг ла-ла-ла две звезды. Генка сопит в мое ухо. В то лето, мы с ним подсчитали, он был как раз зачат.
«Господи, ну какая же я дура… Какая же я дура…»
«Мам, — подползаю к ней, — мам, ты чего?»
«А ты что не спишь?!»
«Не сплю».
«Спи, давай. Глазки… и на бочок».
«Мам, а что ты сейчас говорила?»
«Ничего».
«А я слышала. А почему ты себя так называла?»
«Слышала — и слышала. Ложись на бочок и это. Вон, Леник уже без задних».
На подоконнике, в Лениковской общаге, вспоминаем эту ночь.
Через пятнадцать лет. Глотаем ледяной кефир.
Леник тоже тогда не спал. Тоже слышал, как мама плакала.
Слышал и сильнее сжимал веки.
Такая у него привычка. Когда что-то не нравилось ему, или пугало. Закрывал глаза и с силой сжимал веки.
Как я сейчас.
Сижу на горячих Генкиных коленях и с силой сжимаю.
Я послушно ложусь на бочок. Мама гладит мои волосы:
«Хоть ты такой дурой не будь…»
Не буду, мамочка. Честное ленинское, не буду…
Через год после Бултыхов они разошлись. Папа иногда приходил. Посидит, помолчит. Мама ему чай, конфеты. И тоже молчит. Я зайду. Здрасте — здрасте. Леника уже не было, уже учился в Москве, в «Щуке».