Терновая крепость
Шрифт:
«Ух ты! — изумился Плотовщик. — Вот здорово! Но кто это? И рыба еще билась у нее в клюве. Неужели и в зобу будет биться?» Но этого Дюла уже не видел: грудь статуэтки оставалась неподвижной. Да и не мог видеть, потому что зубчатый клюв дробил рыбью голову, и даже если рыба еще подавала слабые признаки жизни — некоторые рыбы дергаются, когда их потрошат, — то, попав в крепкую желудочную кислоту, она перестала шевелиться.
— Ты смотришь на баклана? Дюла чуть не выронил бинокль. Этот негодник Серка убежал от него и радостными прыжками встретил своего хозяина, когда тот был еще далеко.
— Башковитая птица.
— Баклан? — переспросил мальчик, надеясь, что старик не заметил его испуга.
— Баклан. Его еще называют морским вороном. Он плавает, как рыба, ныряет, как выдра, и прекрасно летает. Прожорливые птицы, но трогать их нельзя, потому что в нашей стране они сохранились только здесь да еще кое-где. Из дома тебе шлют привет. Не верят, что ты сам поймал сома…
— Да я и не сам поймал.
— Нет, сам. Правда, вытащил его я, но они про это не спросили. Нанчи прислала пирог, перец, мясо, хлеб и прочее. А еще я принес письмо.
— Где оно, дядя Матула?
— Где-то в мешке. — Матула и не думал искать письмо, а Дюла старался скрыть, что сгорает от нетерпения. — Поди, не срочное.
— Не-ет, — пролепетал Дюла и тут же проклял себя: «Скотина с огромными рогами. Опять ляпнул, не подумав!»
— Говорили, какой-то Бела прислал.
— Кряж! — воскликнул Дюла.
— О Кряже речи не было.
— Ну тогда очень срочное, дядя Матула. У него мама болеет. Дело в том…
— Тогда иди сюда. — Старик опустил рюкзак на землю. — Вот оно, письмо.
Дорогой Дюла! (Плотовщик улыбнулся при виде знакомого, кудреватого почерка.)
Сообщаю тебе, что от радости я совсем рехнулся. Врач дал маме путевку на курорт, совсем бесплатно, и даже ругался, почему она раньше молчала. Представляешь, мне пришел перевод на сто форинтов, а где место для письма отправителя, написано: «Приезжай к нам, Кряж. Твоего друга Плотовщика заели комары, и он зажарился на солнце; впрочем, он чувствует себя отлично». И подпись: «Дядя Иштван». Представляешь? Мама стирает и гладит теперь уже наше белье и не злится на дядю Тезу, говорит: такой превосходный человек, совсем как мой папа. Я встретил Кендела с той самой красавицей, и он заявил: «На следующей неделе наша свадьба. Что ты скажешь на это. Кряж?» Что же я мог сказать? А его невеста так звонко смеялась, — нет, она не учительница арифметики, не может быть. На следующей неделе мы выедем тем же поездом, что и ты. Мама поедет дальше, на курорт, лечить ноги, а я сойду у вас. Жди меня в субботу. Твои родители тебя целуют. И мама Пири тоже, и я, и моя мама. Привет дяде Иштвану и спасибо ему за сотню. Я потом отдам долг. Тебя обнимает твой верный друг.
Кряж.
Приписка. Я встретил Дубовански. Каждый день ему надо решать по три примера, пока не приедет старый Дуб. Представляешь?
Дюла теперь мог думать только о Кряже и Кенделе. Он еще раз перечитал письмо.
— Ну как, срочное?
— Нет. Пожалуй, не очень.
— Ну тогда пошли. Серка, не нюхай мешок, не то получишь по носу.
— Дядя Матула, к нам приедет Кряж.
— Этот Бела? Значит, его зовут Бела Кряж?
— Нет, Бела Пондораи. Но мы прозвали его Кряжем. В нашем классе у всех прозвища.
— А у тебя какое?
— Плотовщик, — признался Дюла и тут же пожалел об этом, потому что заметил в глазах старика лукавую смешинку.
— Плотовщик? Для такого прозвища ты малость хлипкий, но мы позаботимся, чтоб ты поздоровел. — Матула стал сразу серьезным. — Пошли. Вперед, Серка, вечно ты крутишься под ногами.
Теперь в спину Дюле светило вечернее солнце, и вся местность словно преобразилась, в особенности потому, что у него в кармане лежало письмо друга. Мысленно он уже представил себе встречу на станции, и если он расскажет Кряжу про сома, то…
— Сколько весил сом, дядя Матула?
— Нанчи вешала. Пятнадцать кило. Тебе мало?
Этот разговор заинтересовал трех маленьких лысух; они плыли, выстроившись в ряд, и их ясные глазки доверчиво блестели.
— Большая черная птица налетела на них, а они нырнули от нее в воду, — сказал Дюла.
— Черный коршун. Хвост у него раздвоен?
— Да, раздвоен.
— Черный коршун. Он тут всегда кружит после полудня, но больше высматривает рыбу. Этот разбойник иногда хватает рыбу весом в кило. Но порой дает маху, потому что глаза у него завидущие, но силенки не всегда хватает.
— Как это так?
— Да вот нападет на большую рыбу, какую не может поднять, и она утаскивает его под воду.
— И что тогда?
— Ничего. Подыхает.
— Рыба?
— Черта с два. Коршун. Захлебывается. Рыбаки как-то поймали карпа кило на двадцать, а у него в спину вросла пара лап, до самых цевок.
— А остальное?
— Отвалилось в воде. Ведь стоит коршуну вонзить когти, как вытащить их он уже не может — больно судорожно вцепляется.
«Пи-и-ить, пи-и-ить…» — вмешались в разговор маленькие лысухи.
— Пора вам отправляться спать, скоро солнце зайдет, — сказал им Матула.
— Дядя Матула, ружья у вас нет?
— Почему ж нет? Только я не всегда беру его сюда. Дома оно, хорошо смазанное. Что, хочешь коршуна пристрелить?
— Неплохо бы.
Дюла размечтался, как похвастается Кряжу: «…Потом я поймал пудового сома и убил черного коршуна…» Но Матула словно забыл про ружье.
— Остановившись возле лодки, он спросил после некоторого раздумья:
— Плавать-то ты умеешь?
— Умею.
— Ну тогда я оттащу к шалашу мешок и возьму удочку, а ты спустись на лодке по реке до ивы и там привяжи лодку, это ее стоянка. Я погляжу, как ты отплывешь.
Наш Плотовщик взял в руки весло, волнуясь, как актер перед выходом на сцену, а Матула оттолкнул старый челн от берега.
— Садись на заднюю скамью.
Дюла сел на заднюю скамью, нос лодки немного приподнялся, и наш Плотовщик — будь что будет! — решительным движением погрузил весло в воду.
Матула смотрел на него, Дюла краснел, а лодка весело крутилась на месте.