Террористка Иванова
Шрифт:
— Битый час воду в ступе толчем, Полина Ивановна, — говорил Пилюгин. — Я вам объясняю еще раз — арестовали вашего мужа на абсолютно законных основаниях.
— Это вы настояли на аресте? — спросила Полина.
— Да ни на чем я не настаивал. Я же вам объяснял сколько раз — ваш муж не может находиться во время следствия под подпиской о невыезде, то есть на свободе. Потому что он опасен. Кто может гарантировать, что он по новой не пойдет сводить счеты с гражданином Муравьевым? С первого раза не убил, так он со второго попробует.
— Он моего сына искалечил.
—
— Его собака! Он натравил ее на мальчика!
— Следствие такую версию не подтверждает, Полина Ивановна.
— Как не подтверждает? Витя вам говорил, что этот Муравьев скомандовал собаке: «Фас!» Он сам это слышал! — повысила голос Полина.
— Он не мог этого слышать, он слишком далеко находился от мужчины и собаки. Все факты говорят о том, что произошел несчастный случай. Гражданин Муравьев оштрафован на крупную сумму, — монотонно и равнодушно отвечал Пилюгин. — И ведь он приходил к вам, предлагал денежную компенсацию. Десять тысяч долларов, вы же сами говорили…
— Да пусть он подавится своими деньгами! Мальчик на всю жизнь калекой остался, а ему штраф в полторы тысячи рублей назначили — это что? Не издевательство?
— Таково наше законодательство, Полина Ивановна. А зачем ваш муж зверски избил Муравьева?
— Да не бил он его! Толкнул легонько, а тот сбежал.
— Муравьев в больницу обратился, справку получил о побоях. Справка приобщена к делу.
— Я таких справок вам десять штук куплю, были бы деньги!
— Как у вас все легко… — Пилюгин поморщился и покачал головой. — Сразу на людей клеветать, грязь лить… Сразу — взятки, мошенничество, так, да? Между прочим, мне нужно было тогда арестовать вашего мужа и возбудить уголовное дело за хулиганство. Получил бы годика три условно, может, одумался бы. А я совершил ошибку, гуманность проявил…
— Гуманист, — усмехнулась Полина.
— Да, да, гуманность. А проще сказать — мягкотелость проявил! Пожалел боевого офицера! А он тут же новый фортель выкинул — избиения мало показалось, так он явился Муравьева убивать!
— Он пошел собаку убить. Ее надо было усыпить, а он с ней опять по двору гулять начал.
— Пошел убивать собаку, а стрелял в человека. И не убил ведь по чистой случайности… Вы, я вижу, до сих пор не поняли, что ваш муж общественно опасный субъект, преступник, а вы мне…
— Он два года в Чечне воевал, у него правительственные награды есть, — перебила Полина. — Два ордена мужества, а благодарностей — всю стенку оклеить можно!
— Ну и что? Это дает ему право в людей стрелять? — уставился на нее Пилюгин.
— Он болен. Он тяжело болен! — уже со слезами в голосе проговорила Полина. — У него сердце едва работает, вы что, не понимаете? Ему операцию надо срочно делать — шунтирование называется!
— Понимаю. В тюрьме есть квалифицированные врачи, окажут помощь, какую нужно. Надо будет, из кардиоцентра специалистов вызовут. В сотый раз говорю вам — до суда ваш муж будет находиться в тюрьме.
— Но ему операция срочно нужна!
— Специалисты скажут — сделают операцию.
— На нее тридцать тысяч долларов надо.
— Тут уж ничем помочь не могу, — развел
Полина резко поднялась.
— Ну, ты еще пожалеешь, майор! Придет твое к тебе.
— Вы мне грозите, что ли?
— Вспомнишь мои слова, когда жареный петух в задницу клюнет! — Она вышла, громко хлопнув дверью…
Полина остановилась — правая рука, державшая сумку, затекла. Она осторожно поменяла руку и медленно двинулась дальше по улице, шла и словно не видела ничего перед собой. Несколько прохожих чуть не столкнулись с ней, другие обходили, удивленно оглядывались. Взгляд Полины был по-прежнему обращен внутрь себя. Она вздрогнула, когда кто-то сказал раздраженно:
— Смотрите перед собой, дамочка! А то упадете!
Полина попыталась улыбнуться, извиняясь, отошла ко входу в магазин, осторожно поставила черную сумку рядом с собой, прислонилась спиной к стене, достала сигареты, закурила…
…Вдруг вспомнилось, как она, Александр и Витька плыли на небольшом пароходике по тихому спокойному озеру. Они стояли на пустой палубе и смотрели, как медленно приближаются берега острова, на котором стояла белая и прекрасная, как самый радостный сон, церковь. Храм стоял на самом верху острова, а вокруг него видна была деревня — черные крыши, бревенчатые стены и изгороди, огороды, деревянные навесы рыбных коптилен, черные бревенчатые кубики бань у самой воды и рыбацкие карбасы, лежавшие на прибрежном галечнике, словно тюлени. Было раннее утро, и на ребристой под ветром озерной воде горела, ломалась и посверкивала алым огнем дорожка от встающего солнца.
Александр и Полина смотрели на остров, захваченные открывшейся им красотой, а Витька стоял сонный и злой. Ветер продувал его насквозь, от качки приходилось держаться за линь, протянутый вдоль низкого борта. Тогда у него было еще две руки… Иногда волна доставала до борта, заливалась на палубу. У всех троих были мокрые ноги. Витька переминался, но терпел.
На палубе появился матрос, выплеснул из ведра за борт грязную воду. Невыспавшийся и мрачный, он сказал, проходя мимо Александра, Полины и Витьки:
— Не спится? Смотрите — простынете.
— У нас лекарство от простуды есть, — весело отозвался Александр.
Потом вышел из камбуза повар. Он был в засаленной белой куртке и бескозырке. Следом за ним на палубу выкатилась дворняжка — остроухая, поджарая и широкогрудая, хвост кренделем. Повар поставил у борта большое ведро и стал выбрасывать за борт куски хлеба, вареной рыбы, пригоршней зачерпывал прокисшую кашу. Тут же налетели чайки, их становилось все больше и больше. Лохматая дворняжка вертелась у ног повара, вежливо повизгивала, задрав остроносую голову к хозяину. Повар бросил ей два больших куска вареной рыбы, и собака стала торопливо есть, прижав уши и пританцовывая лапами на мокрой палубе.