Тетрадь вторая
Шрифт:
Бессмысленно повторять (давать вторично) вещь уже сущую. Описывать мост, на котором стоишь. Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою, отождествись или отождестви. Всегда — иноскажи.
Сказать (дать вещь) — меньше всего ее описывать.
Осина дана зрительно, дай ее внутренно, изнутри ствола: сердцевины. Только такая осина тебя ждет, для желтой, стоящей, сущей — ты лишний. Тебе ей нечего дать.
За приверженность струне...
Сердце с правой стороны
С шаманами,
С цыганами...
Душа моя! Тайга моя!
Свист-иволга!
Душа! шалая
Не тяглая, а беглая —
До краю ль ей? До брегу ль ей?
Тайга — сама в бегах
Что до собственной мне жизни?
Не моя — раз не твоя!
Младенчество:
Татары, полотеры, плотогоны, Дог, утопленники
Чтоб больше не возвращалась
И не посещала мест...
Мысль:
(30-го января 1925 г.)
Есть вещи, которые можно только во сне. Те же — в стихах. Некая зашифрованность сна и стиха, вернее: обнаженность сна = зашифрованности стиха. Что-то от семи покрывал, внезапно сорванных.
Под седьмым покрывалом — ничего: Ничто: воздух: Психея. Будемте же любить седьмое покрывало («искусство»).
февраль (1925 г.)
Сын мой Георгий родился 1-го февраля 1925 г., в воскресение, в полдень, в снежный вихрь. В самую секунду его рождения на полу возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени. Sonntags, Mittags и Flammenkind. [97]
Родился в глубоком обмороке — откачивали минут 20. Спас жизнь и ему <и> мне Г. И. Альтшулер, ныне, 12-го, держащий свой последний экзамен.
97
Воскресный, полдневный и огненный ребенок (нем.).
Накануне (31-го марта (описка: 31-го января)) мы с Алей были у зубного врача в Revnic’ax. [98] Народу — полная приемная, ждать не хотелось, пошли гулять и добрели почти до Карлова Тына. Пошли обратно в Revnic’ы, потом, не дожидаясь поезда, рекой и лугами — во Вшеноры.
Вечером были с С. у А. И. Андреевой, [99] смотрели старинные иконы и цветную фотографию, вернувшись домой около 2ч. — еще читала в постели Диккенса: Давид Копперфильд:
98
Деревня под Прагой
99
Андреева (урожд. Денисевич, в первом браке Карницкая) Анна Ильинична (1883 — 1948) — вдова Л. Н. Андреева.
Рождаюсь.
Мальчик дал о себе знать в 81/2 ч. утра. Сначала я не поняла — не поверила — вскоре убедилась — и на все увещевания «всё сделать чтобы ехать в Прагу» не соглашалась. Знала что до станции, несмотря на всё свое спартанство, из-за частоты боли — не дойду. Началась безумная гонка С. по Вшенорам и Мокропсам. Вскоре комната моя переполнилась женщинами и стала неузнаваемой. Чириковская няня вымыла пол, всё лишнее (т. е. всю комнату!) вынесли, облекли меня в андреевскую ночную рубашку, кровать выдвинули на середину, пол вокруг залили спиртом. (Он-то и вспыхнул — в нужную секунду!) Движение отчасти меня отвлекало. В 10 ч. 30 мин. прибыл Г. И. Альтшулер, а в 12 ч. родился Георгий. Молчание его меня поразило не сразу: глядела на дополыхивавший спирт. (Отчаянный крик Альтшулера: — Только не двигайтесь!! Пусть горит!!)
Наконец, видя всё то же методическое, как из сна, движение: вниз, вверх, через голову, спросила: — «Почему же он не кричит?» Но как-то не испугалась.
Да, что — мальчик узнала от В. Г. Чириковой, [100] присутствовавшей при рождении: — «Мальчик — и хорошенький!» И, мысленно сразу отозвалось: — Борис!
Наконец, продышался. Выкупали. В 1 ч. пришла «породильная бабочка». Если бы не было Альтшулера погибли бы — я-то не наверняка, но мальчик наверное.
100
Чирикова (урожд. Григорьева) Валентина Георгиевна (1875 — 1966) — жена Е. Н. Чирикова, профессиональная актриса.
Никогда не забуду его доброго проникновенного голоса: — «Скоро родится, Марина Ивановна...»
<Пробел в несколько строк >
Говорят, держала себя хорошо. Во всяком случае, ни одного крика. (Все женщины: — Да Вы кричите! — Зачем? — И только одна из них на мое ( — Ну как?) тихое: «Больно». — И нужно, чтобы было больно. Единственное умное слово, а любила меня — больше всех (А. И. А<ндреева>).) В соседней комнате сидевшие утверждают, что не знай — что, не догадались бы.
Sonntagskind — будет понимать речь зверей и трав. Mittagskind — но в Mittag’e уже Sonntag: зенита. Flammenkind —
Flamm’ wird alles was ich fasse
Kohle — alles was ich lasse —
Flamme bin ich sicherlich! [101]
И (материнская гордость) — особый огонь: синий.
У Георгия было семь нянь: волчиха-угольщица, глядящая в леса, А. И. Андреева, В. Г. Чирикова, Муна Булгакова, Катя и Юлия (!!!) Рейтлингер. Чешка — цыганка — волжанка — татарка — и две немки. (Городок Reutlingen, либо на Неккаре либо на Рейне). Причем одна из этих немок [102] — православная (лютая!) монашка, в черной рясе с широченным ремнем, строгая до суровости и суровая до свирепости — иконописица — сидела и три часа подряд молча терла наждаком доску для иконы, чем окончательно сводила меня с ума. Воплощение чистейшего долга, во всей его неприкрашенности, ничем-не-скрашенности и безрадостности. Сидел протестант, больше — солдат Армии Спасения и выполнял свой долг.
101
«Огнь — все то, что я хватаю,
Уголь — все, что я бросаю,
Я воистину огонь!»
(нем., пер. Цветаевой, с исправлением первого слова). Неточная цитата из ст-ния Ф. Ницше «Ecce homo».
102
Речь идет о Ю. Н. Рейтлингер.
Муна Б. (татарка) была как тень и наверное думала о своем несбыточном сыне от Р<одзевича> — о котором — немножко — с снисходительной над собой — и ним — и всем — улыбкой немножко думала и я (не забыть записать этой дичайшей сцены ревности, в кафэ, когда узнал, что у меня будет сын. Сначала — радость, потом, когда сообразил — ревность. Но всё это смыто ПОТОКОМ КРОВИ РОЖДЕНИЯ.)
Муна Б. при ребенке напоминала татарскую невольницу — «полоняночку» — м. б. даже ту, разинскую — черные бусы глаз создавали чадру... Инородческая тишина над тайной...