Тетраграмматон микрорая
Шрифт:
Это было давно, только он не забыл. Все свои обиды, все проступки. Он знал, где виноват по правде, а где по наговору. И этого было достаточно.
Когда-то потом был выпускной вечер. Он не пошёл. Не мог себя заставить смотреть в те лица, которые над ним смеялись. Это, и многое другое они успели забыть.
А он не сумел выбросить из памяти боль.
То, что было потом, не блистало буйными красками. Было очевидно, но вряд ли невероятно. Случались какие-то события, и он заново переосмысливал цену дружбе, учился понимать любовь и верность. За свою длинную и довольно банальную жизнь, он
Да, взял и исчез. Просто куда-то уехал, и ничего после себя не оставил. Шутили по-разному, кто-то пел «продал картины и кров», а кто и что поновее. Не иначе нашёл себе зазнобу, да и укатил с ней куда-нибудь. Никто не знал, что у него на уме. Считали его художником, поэтом, человеком не от мира сего, помешанным на органике и фракталах. Особо злые языки перечисляли список препаратов, хотя бы раз им употреблённых.
Да он и сам точно не знал, что с ним. Правы те, кто клеймил его образами творческих профессий. В нём сочеталось что-то от каждой. Но это не главное. Главное, что он устал от людей, от их зла и безысходной тоски, тупых желаний дожить бы день, да слава Богу. Он видел, что души больны и изломаны, как будто их резали битым стеклом. Раны зажили, затянулись, но срослись как-то не так, уродливые рубцы торчали наружу.
Он знал, что и сам ничуть не лучше, но увидел, то, что могло бы стать лекарством. Панацеей, которая хоть как-то станет лечить и если не излечит, то пусть исправит даже каплю.
Он увидел свет. Пошёл за ним туда, куда не каждый способен уйти. Физически не было никаких исчезновений, он просто ушёл в себя. Уехал, начал учиться, работать над какой-то невнятной для посторонних темой.
Потом вернулся.
Чудеса, да и только, он никого не звал. А пришли многие, кто мог о нём вспомнить. И это не смотря на то, что он изменил имя, изменился лицом. Постарел и как-то погрустнел. Раньше, когда ещё верил в справедливые и добрые сказки, смеялся от души и в полный голос.
И всё же, не так. Сам он не перестал верить, просто осознал, как перестают верить другие. Странно подумать, но такой умудрённый опытом, усталый человек с тонким узором морщин на гладком когда-то лице, продолжает верить в чудеса.
Об этом не прозвучало ни слова, только многие поняли без слов.
На выставке висел плакат, где четыре буквы сверху и четыре снизу отражались от стеклянной поверхности, а может быть и друг в друге. Половина букв совпадали, а остальные выглядели похожими, но в то же время разными.
СВЕТ и СНЕГ.
Павильонная реклама обещала невероятные спецэффекты, современные технологии лазерного шоу, компьютерную графику на базе видеокарт последнего поколения.
Стенд представлял собой квадратную площадь из тёмного глянцевого пластика — подиума. По середине стояли два простых стула, не офисных, а самых обыкновенных. По углам подиума вверх уходили металлические фермы, они поддерживали потолочную конструкцию. Та представляла собой крестообразный пилон с прикреплёнными лампами, и выглядели они как самые обыкновенные лампы дневного света.
На стульях сидели двое. Он и какая-то женщина, которую никто из посетителей выставки не знал. Должно быть, он вернулся с ней из дальних краев. Но лицо её было самым обыкновенным. Разве только нос чуть-чуть широкий. Может это признак восточной крови? Черты её лица, простые и мягкие, они выглядели так, как будто у женщины добрый, спокойный характер.
А может быть, причина иная?
Она сидела на стуле в пол оборота к нему, и не каждый мог заметить особенный покрой простого платья. А то, что женщина в положении, разобрать было и вовсе непросто. Но посетители охотнее смотрели не на неё, а на него.
Кто-то пытался задавать вопросы. Были и те, которые набирались смелости ступить на подиум. Тогда он вставал со стула, прямой и подтянутый человек в невзрачном костюме и стёртых туфлях. Шёл навстречу и мягким голосом просил покинуть площадь выставочного стенда. Пытались возражать, тренькали-щёлкали цифровые камеры, диктофоны в ожидании накручивали меры плёнки и мегабайты памяти, но всё без толку.
— Моё условие такое: вы смотрите, и вопросов не задаёте. Условия написаны в рекламном буклете. Или я вызову охрану.
Такими словами встречал любой вопрос, а затем просто стоял и молча смотрел. Во взгляде не было презрения или злости, это был очень ровный взгляд. Только он был направлен куда-то мимо собеседника. То ли над головой, то ли в бок, то ли насквозь. Оставалось впечатление, словно он ищет в собеседнике спрятанное внутри или расположенное рядом, но никому незримое. Найдёт, так и станет разговаривать. А нет, тогда:
— Пожалуйста, уйдите со стенда.
То один, то другой посетитель пытались вызвать на разговор. Узнать как, а то и просто: зачем? Старых знакомых он прогонял так же, как совершенно незнакомых людей. Хотел что-то сказать, это было видно по глазам, но всякий раз сдерживался. Так, будто помнил о прошлой, детской злобе, но достутчаться до сердец, найти спорикосновение.
Только вот встретил вновь, много лет спустя, и в отчаянии понял: ничего не осталось.
А значит, их удел только смотреть.
Слова бессильно утихали, едва люди порывались озвучить свои мысли.
На подиум падал снег.
Если можно назвать это снегом, но на вид это и был снег. Те, кто ухитрялся дотянуться рукой и коснуться невероятных снежинок, клялись, что они на ощупь прохладные, как и подобает снежинкам. Но таких было немного. Снегопад падал ровным прямоугольным валом на расстоянии вытянутой руки в глубине стенда. Было он не густым и не редким, а именно таким, каким, казалось, и должен быть. Кто-то сказал, что это гипноз. Другой посетитель принялся подсчитывать периоды появления снежинок там или тут, он пытался найти закономерность, вычислить систему.
А потом кто-то подумал, что должно быть, это какой-то наркотик. Сыплется с неба, как сухой дискотечный пар, от которого усиливается жажда. Вот и женщину свою околдовал, не иначе. Интересно, а каково маленькому ребёнку внутри? Не могут они быть безвредными, эти снежинки, не могут и всё! Иначе разум пасует, топчется в недоумении и замирает в немой коме. Человека сводит с ума этот снег.
Она обернулась.
Словно мысли прочитала, а иначе — почему посмотрела в глаза именно ему, тому посетителю, которые так подумал? Посмотрела строго, но без злости. А потом рассмеялась. Тихо-тихо. И коснулась рукой живота. Что-то шепнула ребёнку внутри, но что было дальше, горе-мыслитель не увидел. Он поспешил отвернуться. Должно быть, устыдился своих мыслей.