Тетраграмматон микрорая

Борисов Алексей Николаевич

— Есть что на закуску? — требовательно поинтересовалась девушка, когда освежила в памяти крепость вина.

— Креветки, только их варить надо.

— Надо… Слушай, Тамплиер, можно, я не стану их варить?

— Сырыми есть, что ли, будешь?

— Ну, хватит глумиться! Сам свари, или ещё чего придумай.

Ага, вот она «она», как говорится. Узнаю Алёну. Стоило ей немного выпить и расслабиться на мягком кресле, как напускной скромности и не видать. А мне так даже привычнее. В ответ на наглость можно и кольнуть, если что. Не со зла и не в обиду, а так, для равновесия. Только не то сейчас время. Я-то вижу, что на душе у неё полный кавардак. Что-то острой занозой попало прямо в сердце и жить не даёт, будто по капелькам

сок выпивает. Видел я её такой. Однажды. Несколько лет назад. Потом она исчезла на три года, дома не появлялась, институт осчастливила академическим отпуском. Я тогда понял — влюбилась. Это бывает. Вернулась потом, но никогда не рассказывала об оставленных в прошлом годах. Сколько я не пытался расспрашивать, всё без толку. Потом появился этот самый Олег. Я уже устал гадать, когда же они поженятся. И тут нате вам здравствуйте. Или я чего-то я в этой жизни не понимаю?

— Шоколад есть, — вспомнил я больше не ради закуски, а чтобы отвлечься.

— Какой такой? Ах, да. Белый. И где?

— Сейчас. Дай ключ от почты, я оставил у тебя в ящике.

Она даже не посмотрела в мою сторону, когда протягивала ключи. Хотелось хлопнуть за собой дверью от бессилия но я сдержался. Я ничего не мог понять, а дверь закрылась мягко и тихо.

Когда я вернулся, обнаружил перестановку. Столик с вином оказался придвинут к дивану, там же образовалась вазочка для конфет. Надо же, а про трюфели я совсем забыл. Когда куплены, где лежали? По сути, тот же шоколад. Если в фольге, то чего ему сделается?

Алёна сбросила туфли и устроилась на диване. Будет сидеть спиной к стене, да ещё в такой позе, костюм придется заново гладить. Только девушку это совсем не беспокоило. Она укрыла ноги пледом и пребывала в глубокой задумчивости, похожей на кому. Слава Богу, не ревела, а то что бы я с ней тогда делал? У Алёны если истерика, то летают тарелки. Тарелок поблизости нет, а вот зашвырнуть чем-нибудь тяжёлым это запросто. Той же бутылкой вина, даром что полупустая. У Айсамана случился удар. Правда, товарищ Штирлиц?

Но это вряд ли. В других местах с другими людьми я видел её закидоны. Мне же никогда таких радостей не доставалось. Значит, и сейчас не достанется. Дружба крепкая. Не развалится. Не расклеится. От дождей и вьюг…

— Ох, — вздохнула Алёна, — ну, где твой шоколад?

Теперь стало понятно, что это не задумчивость. Алёна наблюдала за мной. Незаметно так, с глубокомысленной твёрдостью на лице. Знаете, что бывает от такого пристального внимания? Становится не по себе.

— Иди сюда, Тамплиер, — тихо сказала Алёна.

Думаете, так просто отказать? Самый громкий, строгий приказ ничего не стоит рядом с такими тихими словами, полными усталого бессилия. Мне было всё равно, что именно вызвало её состояние. Нет, не так. Я был готов принять любую причину и встать на сторону Алёны. Если ей сейчас нужно моё внимание, она получит его целиком. Это из области необъяснимого. Больше, чем долг или человеческое сострадание.

— Знаешь, — Алёна взяла мою руку своей.

Только теперь я узнал, какие тонкие и нежные у неё пальцы. Словно созданные из мягкого хрусталя, если допустить существование такого материала. Холодные и слабые.

— Что?

Глаза Алёны снова переполнились бессильной тоской. Она смотрела в сторону. А по щекам тонкими прозрачными линиями пролились слёзы.

— Я ведь такая сволочь. Ты совсем ничего про меня не знаешь. Ты даже никогда не знал, где я была все те три года.

— Сколько раз я тебя спрашивал.

— Знаю! — хрипло выкрикнула Алёна и сглотнула горячий спазм, — Только я бы и не сказала. Дело не в тебе, и даже не во мне, наверное. Дело в законах, в человеческой слабости, в любви, наконец. Чёрт бы побрал эту любовь! Тамплиер ты мой, знал бы ты, что такое отдать половинку себя ради любви. Причём не ради настоящей, а ради прошлой. Но такой, рядом с которой меркнут

звёзды, превращаются в чёрные дыры. Ты можешь такое представить? Нет, не можешь. И дай тебе Бог никогда не пережить такую же любовь. Знаешь, а ведь я и прав-то никаких не имею. То есть, могу попробовать что-то сделать, но всё это бессильные порывы, они не разорвут сети, в которую я попала. Я знаю, знаю, что пройдёт время. Прошли уже два года, и пройдёт ещё столько же. Я всё думала, думала, что Олег когда-нибудь узнает и поймёт. Он узнал. Да, понимаешь? Узнал! Но он мямля и рохля. Соплевыжималка коматозная. Нет, он хороший парень, и… ну во всех смыслах хороший, я улетала с ним. От иных мгновений кроме его дыхания и вспомнить ничего не могу, остальное словами не охватишь. Класс, что тебя не пугает такая откровенность. Ценю я тебя, Тамплиер, больше всех на свете. Маму только больше. Надо будет в гости заехать, а то месяц не виделись. Ну вот, о чём я, а? Ах, да, он узнал и сказал своим предкам. Я просто волокусь от его ребячества! Ну, надо было ума набраться, или это он за свои силёнки испугался? Не сдюжит? Да, такое не каждый примет, а я-то думала, что он меня любил. Так же как я его. Только он раз и в кусты. Вежливо так, со смущением. Бычара, рыцаря из себя строил. Прошу, говорит, прости мне эти слова. Да что слова? Мне одного взгляда хватило, чтобы я уже не смогла простить. Могла бы простить, если бы сам. Поняла бы, ведь принять такое, правда, не просто. А так… Размазня майонезная он, а не мужик. Понимаешь?

Между тем я кусал губы в попытке понять, о чём таком говорит Алёна. Разумный подбор причин вертелся в диапазоне от гарема или наркотиков до отсидки в колонии за убийство. Сказал бы я ей это в лицо? Конечно. Если бы хоть на мгноевения уверился, что правда блико. Но я ловил её осторожный взгляд, и там, на его глубине, было что-то такое неопознанное. Твёрдое и беззащитное одновременно. Это необъяснимое нечто беззвучно отрицало любое моё предположение. Интуиция тоже не сидела без дела. Кричала и разве что за волосы не дёргала. И почему-то в этот момент я подумал о Маше.

— Не понимаю, — как можно спокойнее сказал я Алёне, — Если ты расскажешь мне, что было в те три года, и как это связано с Олегом, то есть — нет, я не это хотел сказать. Если скажешь, я попробую понять, чего же он так испугался. Или не он, а его родня.

Девушка вздохнула. Очередная крошка пепла с сигареты упала прямо в вино. Я не успел остановить Алёну. Ладно, Бог с ним с пеплом, говорят, даже полезно. Она попросила снова наполнить бокал. Мне тоже хватило. Ровно на половину тары. Алёна скептически осмотрела бокалы и долила в мой из своего.

— Ещё есть?

— Откуда?

— Сходи, а? Дать? — она зашуршала содержимым сумочки.

— Да ладно тебе, есть у меня.

На бутылку хорошего вина хватит, а нет так банкомат недалеко.

Алёна взглядом проводила меня до двери. Одним движением глаз, словно индийская танцовщица. Сигаретный дым тихой змейкой тёк к потолку в направлении форточки. Было боязно оставлять так Алёну, но вытаскивать её из-под пледа противилась совесть. Интуиция сказала: ничего с ней не случится.

Сейчас на улице глубокой ночью совсем не жарко. Вот я и надел тёплый свитер и глухо застегнуть пальто. Вино я нашёл там, где ожидал, и за приемлемую цену. По часам меня не было минут пятнадцать.

Входная дверь тихо скрипнула в темноту квартиры, и на миг показалось, будто пусто, но едва зрачки привыкли к темноте, я разглядел силуэт на диване.

Алёна безмятежно спала, едва прикрытая пледом. Костюму точно хана, весело подумал я. Ещё бы не весело. Секунду назад было страшно за Алёну, а тут внезапно отпустило. Да Бог с ним, с костюмом, на пепельницу с окурками тоже плевать. Утром разберёмся. Пакет с вином осторожно звякнул в коридорной тишине.

Я прилёг рядом с Алёной. Она дёрнулась, а потом глубоко вздохнула и сонно прошептала: