Титаник. Псалом в конце пути
Шрифт:
— Да, Лео. Думаю, интересовало. Я в этом уверена.
— Что ты знаешь об этом! Что ты знаешь!
Она снова обнимает его.
— Я не давал концертов четыре года, — говорит он через некоторое время. И вдруг признается: — И надеюсь… надеюсь, мне больше никогда не придется их давать.
Лео начинает бить дрожь, его трясет так, будто он вот-вот разорвется на части, как в тот раз, когда к ним приезжал маэстро. Его окружает холодная темнота. Он уже почти забыл, как это бывает, думал, что все изменилось. Но, оказывается, все осталось по-прежнему; а он-то воображал… воображал, что он теперь свободен.
Словно
— Лео. Милый Лео.
Постепенно мир успокаивается. Лео лежит в объятиях Даниэль. Он открывает глаза и смотрит на нее. Даниэль огорчена. Она такая хорошая, открытая, смелая, из хорошей семьи. А сколько она читала! Гораздо больше, чем он. И она так талантлива, маэстро считает ее одной из лучших. Даниэль с грустью смотрит на Лео.
Он робко улыбается ей. Он уже почти успокоился.
— Я так хотел провести это лето с тобой, — шепчет он.
— Но ведь ты пробудешь дома не все лето?
— Боюсь, что все. Я их хорошо знаю.
Она гладит его лоб, внимательно смотрит ему в лицо.
— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — говорит он.
— Ты ведь знаешь, что приличия этого не допускают, — улыбается она.
— Знаю. Но если б ты захотела…
— Захотела что?..
— Цветы! — вдруг вскрикивает он и поднимает сломанный нарцисс. Цветы помялись в кровати под его тяжестью.
— Не думай о цветах, — говорит она. — Так чего же я должна захотеть?..
— Честно говоря, Даниэль, я не знаю, как делают…
Она улыбается:
— Обычно падают ниц перед своей избранницей, протягивают ей цветок и просят ее руки.
Он протягивает ей нарцисс и смотрит на нее. На большее он не способен.
— Наверное, это ужасно глупо, — говорит она. — По-моему, ты не в своем уме.
Он отрицательно мотает головой.
— Ты это делаешь только затем, чтобы не ехать одному?
— Нет! — говорит он. — Даниэль!
Она сразу становится серьезной.
— Да, — говорит она. — Да! Да!
Он притягивает ее к себе, и они крепко обнимаются.
Потом, уже вечером, она спрашивает:
— Ты говорил это серьезно?
— Да. — У него все еще кружится голова. — Конечно серьезно, я прошу тебя…
— Я не об этом, Лео. Я о другом. Ты действительно больше не хочешь давать концерты?
Она внимательно смотрит на него. Он растерян. Прячет лицо у нее на плече.
— Ладно, ладно, — говорит она. — Чему быть, того не миновать.
Бараньи котлеты они съели вечером. Большая досталась Даниэль.
Они вместе поехали в Хенкердинген, и поездка оказалась неудачной. Все было так, как предполагал Лео. Мать была вне себя от гордости, волнения и любопытства. Родители едва узнали Лео. Мать ахнула и всплеснула руками, отец был немного смущен — Лео оказался выше его ростом. Родители придирчиво присматривались к Даниэль. И тут же захотели всем ее представить. К сожалению, Даниэль не владела немецким, а отец питал врожденное недоверие к уроженцам Галлии — ведь они едят лягушек! Он забавлял гостью кровавыми историями о войне… Все то лето было каким-то спектаклем, каким-то бесконечным представлением. Лео храбро исполнял свою роль и дал тот концерт, которого от него ждали, и даже
Она всегда принимала удары на себя.
Когда они оставались вдвоем, Лео во всем винил ее. Он понимал, что это несправедливо, но сдержаться не мог. В то время он не сознавал, насколько эгоистично его поведение. Понадобилось много лет, чтобы он понял, что натворил. Если бы Даниэль не любила его так сильно, если б возражала ему… Но Даниэль относилась к тому редкому типу людей, которые терпят, и она была снисходительна, выслушивала его, поддерживала и терпела почти все. Он заново переживал свое детство. Даниэль принимала удары на себя. В нем все еще жил прежний Лео, преображенный, замаскированный и куда более изощренный в своем эгоцентризме. Все то лето он был на первом месте. Даниэль молчала. Но в поезде по дороге домой она плакала, и под глазами у нее чернели круги.
Они поженились в конце сентября. Брак они зарегистрировали в мэрии в Париже — никто из них не был религиозен. Родители Лео начали было строить планы относительно свадьбы, мать уже представляла себе это белоснежное торжество; но, увидев ужас в глазах Даниэль, Лео сумел остановить их. Это стоило матери приступа астмы, и в течение четырех дней она встречала Лео и Даниэль ледяными взглядами, но они настояли на своем.
Они поженились и переехали в маленькую квартирку. Оба продолжали свои занятия.
Всю осень в Лео бушевали бури, хотя внешне он был спокоен. Осознанные и неосознанные чувства появлялись и исчезали. После Нового года Даниэль пришлось не одну ночь сидеть у постели Лео, когда его мучили приступы страха. Еще хуже стало, когда начались студенческие концерты. В связи с предстоящими концертами у Даниэль появились и свои трудности, но Лео как будто не замечал их. Он не помог ей составить программу, не отозвался на ее предложение сыграть дуэтом; раньше они часто играли дуэтом, и с большим успехом. Им обоим это нравилось. Но теперь Лео даже не ответил ей. Словно не слышал ее.
По временам он прикладывался к бутылке.
Однажды мартовским вечером он пригрозил, что сожжет себе руки в пламени газовой горелки, чтобы никогда больше не играть. Даниэль силой помешала ему исполнить это намерение. Он чувствовал себя несчастным, сердился на нее за то, что она была свидетельницей его унижения и теперь, и раньше.
— С меня довольно, — сказал он. — Я не хочу быть исполнителем. Я хочу только сочинять музыку. И ничего больше.
— Чему быть, того не миновать, — покорно сказала она, как в прошлый раз, и добавила: — С Божьей помощью.