Титаник. Псалом в конце пути

Хансен Эрик Фоснес

Давид по-прежнему молчит.

— Не бойся, — дружески говорит Спот, — я не стану лезть к тебе в душу.

— Спасибо. — Голос Давида чуть дрогнул.

— Ты не лез мне в душу, и ты поднялся со мной сюда. Ведь и у меня тоже есть тайны.

Давид не смотрит на него.

— Но тебя что-то мучит сейчас, в эту минуту. И это связано с девушкой.

Давид молчит.

— Значит, я прав, это девушка, — осторожно произносит Спот. — Я прав?

— Да, — говорит Давид. — Вы правы.

Спот колеблется. Потом говорит:

— Ты уверен, что это следует принимать так близко к сердцу?

Давид поворачивается к нему. Глаза у него блестят. Он молчит.

— Значит, это любовь, — говорит Спот. — Настоящая

любовь.

— Да, — соглашается Давид. — Настоящая любовь.

Ах, мой милый Августин, Все прошло, прошло! Старая венская песня

История Давида

Шли последние дни жизни в летнем лагере. В большом желтом главном здании уже царило прощальное настроение. Никто из всех ста двадцати мальчиков больше не желал слушаться; они как будто спешили напоследок насладиться свободой, придумать что-нибудь этакое, прежде чем город и родители вновь закуют их в цепи будней.

Руководитель лагеря ротмистр Риндебраден, мягко говоря, был расстроен. Особенно после того, что случилось сегодня.

Ротмистру, плотному человеку с закрученными усами, было лет шестьдесят пять. Даже в конце июля он носил шерстяные костюмы. После огнестрельного ранения ротмистр получал скромную государственную пенсию и был назначен руководителем летнего лагеря. Ротмистр добросовестно старался применить на практике идеи англичанина Баден-Поуэлла, соединяя их с собственной теорией того, что он называл Здоровым Образом Жизни.Этот Образ Жизниимел целью идеальное физическое здоровье, которое достигалось с помощью особой системы, разработанной ротмистром. В эту систему входили гимнастические упражнения, холодные и теплые ванны, уход за ногами, восьмичасовой сон, чулки из овечьей шерсти с отдельными пальцами, как на перчатках. По словам ротмистра, сам он носил только полотняное белье; кроме того, он внушал мальчикам, что каждую ложку пищи, будь то даже овсяная каша, нужно пережевывать не меньше тридцати двух раз. Разумеется, на этом пути у ротмистра Риндебрадена возникали определенные трудности. Но в основном все шло гладко. Первые три недели из своего месячного пребывания в лагере столичные подростки были почти оглушены свежим воздухом, походами по полям и лесам, а также предписанными ротмистром гимнастическими упражнениями, которые в основном состояли из выгибаний. После всего этого многие мальчики, к своему удивлению, засыпали, как только их головы касались подушек. Времени на проказы у них просто не оставалось. Но к последней неделе мальчики обычно так преуспевали в выполнении программы ротмистра Риндебрадена, что, к сожалению, у них появлялся избыток сил, которые они тратили на недозволенные экспедиции после отбоя, набеги на столовую, а главное, что было особенно неприятно, на вылазки на другой берег озера.

Лагерь был расположен поблизости от курорта Ишль, и на противоположном берегу озера находился лагерь для девочек.

Оба лагеря имели одного и того же учредителя и в них придерживались в основном одних и тех же правил. Между руководителями лагерей существовал уговор: держать мальчиков и девочек на расстоянии друг от друга. И тем не менее отдельные смельчаки сбегали из лагеря, чтобы принять участие в тайных встречах по другую сторону озера или — что еще хуже — просто чтобы подглядывать за девочками. Ротмистр Риндебраден понимал, конечно, что в мальчиках кипит кровь. Как офицер, он отдавал должное стратегической изобретательности участников этих экспедиций. Мужская часть австро-венгерской молодежи подавала

неплохие надежды. Мальчики происходили из хороших венских семей, это были сыновья врачей, купцов, инженеров, адвокатов. Но этот избыток сил, это стремление… следовало обуздать и превратить в рыцарственность и сдержанность. Впрочем, никакого вреда от этих мальчишеских вылазок не было. И ротмистр Риндебраден был прав, наказывая за них… не слишком строго.

Правда, в тот день… В тот день это перешло все границы.

Началось с того, что в полдень, перед обедом, Ханнес Шахль спросил шепотом у Давида:

— Пойдешь со мной во время мертвого часа?

Давид растерялся. Они с Ханнесом были одногодки, но Ханнес был значительно крупнее и взрослее.

— Куда? — спросил он, чтобы выиграть время.

— А то ты не понимаешь! — Ханнес с Давидом учились в одном классе и хорошо знали друг друга.

— Туда?

— Туда. — Ханнес кивнул.

— Господи, мы попадемся!

— Как хочешь, я пойду один. — Но он медлил и смотрел на Давида.

— У меня нет желания весь день полоть грядки.

— У меня тоже. — Ханнес Шахль широко улыбнулся, не разжимая губ, и скрестил на груди руки. За последний год он сильно вытянулся и теперь с удовольствием смотрел на своих товарищей сверху вниз. В глазах Ханнеса всегда сверкал опасный блеск, и приглашение принять участие в его экспедиции считалось большой честью.

— Если мы пойдем только вдвоем, никто ничего не заметит, — сказал Ханнес. — Дитер, Рюдигер и Шнелькопф вчера сглупили, вот и попались. Мы сделаем иначе.

— Ты уверен? — Давид взглянул на товарища снизу вверх. Давиду недавно стукнуло четырнадцать, и он считал, что детство кончилось слишком быстро. Осенью ему предстоит бармицва, и в этом году он последний раз приехал в летний лагерь.

— Подоткнем одеяла так, чтобы казалось, будто мы спим. Потом встретимся с тобой за сараем, в кустах. Если нас будет двое, один все время сможет стоять на страже.

— Договорились! — сказал Давид и пожал Ханнесу руку.

Все прошло без сучка без задоринки. Они долго ползли по кустам вокруг площадки для игры в мяч, достигли опушки, а потом во весь дух помчались через лес к озеру.

— Теперь, — сказал Ханнес, — надо лесом пройти на тот берег. — Он сразу показал себя вожаком, и Давид покорно повиновался ему. Пока они прокладывали себе путь через густой подлесок, Ханнес то и дело командовал: Ложись! Пригнись! Тихо! И когда они в третий раз распластались по земле не хуже какого-нибудь индейца-чероки, Давид не удержался:

— Слушаюсь, господин ротмистр! — и засмеялся — его друг и в самом деле был похож на ротмистра Риндебрадена.

— Идиот! — рассердился Ханнес.

— А ты ни дать ни взять ротмистр!

— Повтори!

— Пожалуйста! Ни дать ни взять…

В драке победил Ханнес; он уже собирался потребовать, чтобы Давид безоговорочно признал свое поражение, но тут в лесу послышались голоса.

— Ложись! — На этот раз приказ отдал Давид, и Ханнес послушно бросился на хвою. Голоса раздавались совсем рядом, и, что самое ужасное, это были голоса девочек. Мальчики растерялись — хорошо это или плохо? Давид и Ханнес учились в мужской школе и потому девочек, кроме своих капризных сестер, видели только на улице, издали, или в Бургтеатер и знали о них очень мало. Вылазки мальчиков к женскому лагерю объяснялись любопытством и просыпающимся в них желанием, а вовсе не сознательными попытками установить дружеские отношения. Конечно, в классе всегда кто-нибудь рассказывал, как целовался с девочкой, а некоторые свободомыслящие даже утверждали, что делали это,но доказательств ни у кого не было, кроме одного свидетеля, видевшего, как Рюдигер один раз разговаривал с девочкой на улице.