Тьма века сего
Шрифт:
— Из города не уезжать, — оборвал Курт, и тот нахмурился:
— Арестуете?
— Зачем же. Просто хотелось бы кое-что обсудить на свежую голову, задать еще пару вопросов…
— …завербовать?
— Обсудить, — повторил Курт с нажимом. — К слову, Грегор, если мысль связать судьбу с Конгрегацией после всего пережитого еще осталась…
— Я согласен! — выпалил тот, не дав договорить, и бауэр нахмурился:
— Грегор!
— Что? Майстеру Гессе ты, стало быть, внушал, что отпустить сына в стриги это приемлемо, а отпустить меня в инквизиторы — уже нет?
— В инквизиторы я тебе не обещаю, —
— Да все равно, хоть в курьеры! Пап…
— Удержать я тебя не сумею все равно, — недовольно отозвался тот, глядя, как от лагеря к ним спешит фон Нойбауэр. — Посему просто попрошу не вляпываться в неприятности. А вы, майстер Гессе, приходите поговорить завтра, дайте перевести дух. Обещаю, что не исчезну тайком под покровом ночи. Я вполне отдаю себе отчет, что теперь вы всю землю взроете, но нас — найдете, посему в моих интересах обсудить условия капитуляции.
— Я не намерен натравливать отряд зондеров на вашу деревеньку, — как можно благодушней возразил Курт. — Мы все же понимаем, что люди, которых принудили к сотрудничеству силой, это так себе идея. Но нам определенно найдется о чем поговорить… Ну и тебе ведь все еще интересно, что написано в том свитке?
— А ниже пояса бить — подло, — натянуто улыбнулся Харт и, бросив взгляд на приближающуюся фигуру рыцаря, кивнул: — Если вы не хотите возвратить Грегора обратно в лагерь под арест вместе с прочими, мы оба будем в трактире, где я остановился.
— Обращайтесь, если что, — добавил несостоявшийся философ, выразительно помахав рукой.
— Сбежит? — задумчиво проронил Мартин, когда оба торопливо удалились, и Курт усмехнулся:
— Не думаю. Он прав: мы уже слишком много узнали, чтобы так просто о нем забыть… Да и Грегор ему не позволит. Застыдит вусмерть.
— Майстер Гессе! — издалека торжествующе крикнул фон Нойбауэр. — Я же говорил! Я знал!
— Как я понимаю, — улыбнулся Курт, когда тот, запыхавшись, подбежал к их поредевшему отряду, — у вас с вашими людьми вышла небольшая дискуссия касательно наших шансов на выживание и возвращение?
— Да, можно и так сказать, — засмеялся тот, тяжело переведя дыхание, и улыбка словно примерзла к его губам, когда взгляд упал на тело в носилках. — Это…
— Фёллер. К сожалению.
— И вы… Боже, — невольно проронил рыцарь, взглянув на фон Вегерхофа. — Вас… сильно потрепало, как я смотрю… Что там случилось? Мы видели далекую вспышку и слышали гром…
— Урсула, — коротко пояснил Курт. — Ее больше нет, как и Предела. Но как вы верно заметили, бесследно эта стычка для нас не прошла, каждому из нас досталось.
— Вам надо отдохнуть, — твердо сказал тот. — Оставьте тело здесь, мои люди о нем позаботятся, и идите отдыхать. Эти, с позволения сказать, паломники ведут себя тихо, протестовать и провоцировать не пытаются, посему вполне поживут под арестом до завтрашнего утра, когда вы придете в себя и сможете заняться делами.
— Отдых нам бы не помешал, — согласился Курт, и Мартин со стригом осторожно опустили носилки с телом наземь. — Есть еще одна просьба. Пошлите одного из своих парней к отцу Конраду, пускай берет необходимое для причастия и идет к нам. Он очень нужен.
— Я надеюсь, никто из вас не планирует предсмертное
В том, что молодой рыцарь все исполнит в лучшем виде, Курт и не сомневался, однако все время пути до жилища матушки Лессар его все более одолевало смутное, но неотступное ощущение надвигающейся беды. Попытки разложить самого себя по полкам и понять, увидеть, что его гложет, успехом не увенчались. Да, само собою, все случившееся было далеко от идеала, да, разумеется, судьба Мартина не пробуждала желания распевать праздничные песни, а собственные решения все еще не казались до конца верными, да, конечно, утомление давало о себе знать, а невнятные, но явно серьезные угрозы Урсулы требовали осмысления и обещали близкие беды, но… Но… Но. Но было что-то еще. Что-то много худшее, чем все это, вместе взятое… И давно забытое ощущение — режущая, неотступная головная боль над переносицей — настойчиво намекало, что он не видит чего-то или, увидев, не осознает. Или, как знать, осознавать не хочет…
Матушка Лессар выбежала им навстречу еще на подходе к дому, тут же, впрочем, взяв себя в руки и беспокойство выражая более безмолвными вздохами и встревоженными взглядами. Не задав ни единого вопроса, кроме тех, что касались пожеланий постояльцев относительно дальнейшего пребывания, заботливая хозяйка сообщила, что обед и горячая вода будут готовы через мгновение ока, и исчезла в глубинах кухни. К удивлению Курта, то и другое было предоставлено и впрямь невероятно быстро. Вода была еле теплой, а снедь скромной, однако матушка Лессар была от души осыпана благодарностями и мягко выдворена вон.
Прямо на пороге уходящая владелица дома столкнулась с отцом Конрадом. Замявшись, она бросила взгляд на постояльцев, на сумку священника, перевешенную через плечо, однако вновь обошлась без расспросов, лишь распрощавшись и убравшись восвояси.
— Я рад видеть, что все вы живы, — искренне произнес святой отец и, с заметной опаской прикрыв за собою дверь, уточнил: — Кому требуется причастие?
Курт огляделся. Мартин сидел за столом, подперев голову рукой, и отрешенно наблюдал за тем, как с прилипшей ко лбу пряди волос капает на стол вода. Фон Вегерхоф, непривычно порозовевший, точно самый простой смертный в лихорадке, пристроился на скамью, отвалившись спиной к стене и закрыв глаза, и происходящего точно не слышал и не видел…
— Думаю, всем, — уверенно ответил Курт, и священник кивнул, ответу словно не удивившись.
После совершения таинства покой в душе, вопреки тайной надежде, не водворился, и когда отец Конрад ушел, Курт еще долго стоял на пороге, зачем-то глядя ему вслед и перебирая в пальцах старые деревянные четки. Никакой молитвы в мыслях не звучало. В мыслях было пусто, мутно и тягостно…
К приготовленному матушкой Лессар обеду никто не притронулся. Мартин все так же сидел за столом, подперев голову рукою, но уже не смотрел в столешницу отсутствующим взглядом, а встревоженно косился на фон Вегерхофа, который лежал на скамье, закрыв глаза. Тот осунулся еще больше, скулы заострились, а у глаз и губ словно собрались глубокие болезненные морщины…