Тьма века сего
Шрифт:
— Не сегодня, — благодушно отозвался Рудольф, и фон Хоэнцоллерн неловко кивнул, и сам уже поняв, что своей игрой в не обремененного условностями полевого вояку начал все-таки перегибать палку. — Сегодня вы должны избрать Императора Священной Римской Империи.
Тишина обрушилась каменной плитой, разом убив все звуки и сковав движения; саксонский герцог замер с раскрытым ртом, словно подавившись словами, майнцский архиепископ побледнел, а фон Лангенберг застыл с приподнятой рукой, движением которой еще миг назад пытался привлечь внимание, дабы взять слово.
— Зачем?.. — растерянно и чуть слышно выдавил,
— Затем, господин фон Лангенберг, — по-прежнему невозмутимо пояснил Рудольф, — что Империи без Императора не бывает.
— Но вы…
— Я устал, — коротко оборвал тот. — И я ухожу. А ваше дело, дело важности необычайной и ответственности неизмеримой, избрать правителя, который сумеет принять под свою руку государство, способное объявить и вести войну с ересью, а после и продолжать вести его далее, к миру и в мире.
— Но это так не делается…
— Вам помпезности не хватает? — уточнил Фридрих, и все взгляды обратились к нему, а тишина снова установилась вокруг, уже не гробовая, но все такая же напряженная, как струна. — Привыкайте. В Империи теперь многое изменится.
— Как я понимаю, выборы нового правителя будут заключаться в том, что все мы будем обязаны согласиться с единственной кандидатурой, — констатировал саксонский герцог хмуро, и Рудольф все так же ровно отозвался:
— Я рад, что вы так хорошо осознаёте политический момент, господин фон Виттенберг.
— Да будет мне позволено выразиться прямо, коли уж это заседание проходит под девизом «Больше простоты», — еще угрюмей произнес тот, — что все это более походит на принуждение, нежели на выборы. И можем ли мы быть уверены, что не принуждены к такому решению были и вы сами, Ваше Величество? Сюда не были допущены наши самые доверенные телохранители, здесь нет ни единого епископа или богослова, или мирского правителя, но здесь сидят конгрегаты. И пусть это будет последним, что я успею сказать в жизни, но я скажу: я не верю, что ваше желание уйти — ваше решение, а не их, ваше желание, а не их, и ваше…
— Напрасно, — мягко оборвал его Рудольф и снова улыбнулся: — Но я искренне тронут вашей заботой о благе государства и преданностью императорской персоне.
— Постойте! — снова торопливо заговорил фон Лангенберг, озираясь не то в поисках поддержки, не то в попытке понять, один ли он так разгневан и ошарашен. — Это всё — вопиющее нарушение не только протокола райхстагов, но и самой их сути, самих традиций! Это произвол, в котором я участия принимать не желаю!
— Сядьте, — сухо приказал Фридрих, когда пфальцграф приподнялся с явным намерением выйти из-за стола, и тот завис на полдвижении, явно не зная, как поступить.
— Сядьте, сын мой, — тихо повторил Висконти. — Вам все равно не позволят отсюда выйти: двери заперты, и вам их не отворят.
Фон Лангенберг молча уронил себя на прежнее место, уже с откровенной опаской оглянувшись на закрытую дверь, и Фридрих поднялся, сделав несколько неспешных шагов вдоль стола и оказавшись за спиной нервно ёрзнувшего архиепископа Майнца.
— Отец Антонио всё сказал верно, — произнес он с расстановкой. — Эта дверь раскроется только
— Стало быть, — мрачно подытожил саксонский герцог, — мы у вас в заложниках? И не выйдем, пока не примем решения, которое вам нужно?
— Увы, господа курфюрсты, — с неподдельным сожалением кивнул Фридрих, — обстоятельства диктуют свои правила, нравятся нам они или нет. И я заверяю вас… особенно вас, господин фон Виттенберг, что ваши подозрения напрасны: решение, которое вас так возмутило, мой отец принял взвешенно, независимо и свободно. В отличие от многих и многих правителей, его главная забота — не власть и не удержание под оной властью земного трона как можно дольше и невзирая на последствия, его первейшая забота — благо Империи, и именно ею он руководствуется в своих решениях.
— Почему, в таком случае, мы слышим ваш голос, а не голос Его Величества? — мягко возразил трирский архиепископ, и Рудольф вздохнул:
— Потому что моего голоса не желают слышать, Ваше Преосвященство. Я говорю, что надлежит покарать еретика — а в моих словах слышат «я хочу отдать страну на растерзание сброду в рясах». Я говорю, что утомлен и не в силах более вести державу к победе и процветанию — а в моих словах слышат «я лгу вам». Говорю, что государство нуждается в сильном и разумном правителе — а слышат «не верьте мне, я подневолен». Считаю, это еще один аргумент в пользу верности моего решения: нельзя идти в будущее государству, чьего правителя не слышат, чьему правителю не верят.
— Простите, Ваше Величество, — оскорбленно возразил саксонец, — но я не говорил, что вы лжете. Мой язык никогда не повернулся бы сказать такое. Вот и сейчас я говорю, что вы всего лишь преувеличили мои слова. И я не говорил, что не верю вам, я… Я лишь сказал, что не верю вот им.
На кивок в свою сторону Бруно ответил сдержанным кивком-полупоклоном, но остался сидеть молча, не возразив и не ответив.
— Вам есть что предъявить этим людям и Конгрегации in universum? — спросил Фридрих прямо. — Что-то существенное, помимо обвинений в том, что они наводнили дворцы и замки шпионами и присутствуют на райхстаге? Они сделали что-то, что привело Империю на грань краха? При их участии и содействии некогда сильное государство начало распадаться и слабеть? Наши враги с их помощью нанесли нам урон? Вы лично претерпели от их произвола?
— Я не верю тем, кто слишком любит прикрываться Господом Богом, — упрямо возразил фон Виттенберг, расправив плечи и с видимым усилием заставив себя не отвести взгляда.
— А я, — тихо, но решительно произнес райнский пфальцграф, — не верю тому, кто прикрывается теми, кто прикрывается Господом.
Во вновь возвратившейся тишине взгляды снова сместились к Фридриху, а майнцский архиепископ, за чьей спиной он стоял, побелел, едва не вжав голову в плечи.
— Да, — уже смелее и уверенней повторил фон Лангенберг, — я говорю о вас, господин герцог Баварии. Мой достойный собрат подозревает служителей Конгрегации в давлении на Его Величество, но они ли одни в том виновны? Их ли это план, их ли намерение, их ли умысел? Ведь не по их приказу заперты эти двери и не по их приглашению все мы собрались здесь.