Тьма. Испытание Злом
Шрифт:
Ну, что на это скажешь? Умел Легивар Черный себя любимого утешить, умел! Потому что на самом деле нифлунги не молились богам.
…Молодежь еще долго болтала между собой, Семиаренс Элленгааль их больше не слушал, думая о своем. Ох, невеселы были его мысли. «Во-первых, во-вторых, в-шестых…» Артефакты, Небесные Девы, нифлунги… Пустое! Все проще, намного проще и страшнее. Нерушимый магический закон: двойная одержимость невозможна. Если душа уже занята Тьмой — неудивительно, что простой вандергайст не сумел ею завладеть… И из плена они так ловко вырвались неспроста — это сама Тьма стремится, чтобы воплощение
Глава 35,
страшная
Выжженный темным солнцем, иссушенный жарой, мир вокруг совсем выцвел, будто умерли все краски, кроме серой и ржавой. Трава под ногами превращалась в труху, трещинами шла земля, и на деревьях съеживались, скручивались в трубочку и без того редкие листы. Тварей стало совсем мало — неужели и они страдали от зноя?
На другой день после спасения из лесного плена встретилось село, большое и вроде бы даже благополучное с виду: дома под кровлей, клочки огородов, коза где-то орет. Вот только лица у его жителей были совершенно крысиными, разве что без шерсти: глазки-бусинки, длинные рыльца, два зуба выдаются вперед — страх, да и только. Рука непроизвольно потянулась к оружию. Но нападать крысомордые не стали, лишь прицепились со странным вопросом: «Вы к нам, да? Грешники?» И — друг другу: «Эй, Стах, передай там старосте, кажись, уже грешники пошли!..»
— Мы не грешники, — терпеливо втолковывал им Йорген, — мы рыбой торгуем. Отменная рыба, сам… гм… ловил, сам солил! На хлеб меняем!
Выменял за три рыбины четыре добрые лепешки — давно такой роскоши не видали!
— Не знаю, можно ли их есть? Не опасно? — вдруг засомневался малыш Фруте. — Они, верно, колдовские…
— А рыба у нас, по-твоему, какая? — напомнил старший брат, никаких чар на хлебе он не чувствовал, и, что гораздо важнее, не чувствовала их и Гедвиг. — Ешь, не бойся. Это уж точно не пресмыкающиеся хвосты!
Честно говоря, Кальпурцию Тииллу тоже было не по себе принимать пищу из рук тварей. Он потом долго украдкой ощупывал лицо: все ли в порядке, не вытягивается ли в морду? Обошлось.
А потом целых три дня не видели вообще ни единой души, ни живой, ни мертвой. Полное запустение. Хотя когда-то здесь были красивые и изобильные места: тучные поля, холмы, перелески и белоствольные рощи… Леса кишели дичью, в лугах травы стояли по пояс, и жаворонки пели в поднебесной сини… Семиаренс Элленгааль хорошо помнил те времена и местность узнавал. Вон там, за дальним логом, стояла маленькая ферма, и старый хозяин пустил их на ночлег… Что-то с ним сталось, кем сожран?.. А направо, у леса, — мельница. Ох! Хорошо вспомнил! Надо обойти стороной! Любая мельница — странное место, она и в светлые времена притягивает всякую нечисть, можно представить, что там творится во Тьме!.. О! Неужели это уже Белый Курган?! Ведь от него до скал Хагашшая два дня пути!
…Один день…
…Завтра!
…Смотрите!!!
Они вставали впереди почти отвесной зубчатой стеной. Их неестественно острые черные пики упирались в серое небо и изгибались дугой, будто под тяжестью оного. Они не походили ни на одни горы на свете. Просто не бывает в природе таких гор: ветер, вода, летний зной и зимний мороз обязательно сглаживают очертания вершин, осыпи меняют угол склонов. Кривобокий каменный частокол Хагашшая больше всего напоминал неумелый детский рисунок или чьи-то гигантские хищные клыки, торчащие из-под земли. Те божественные силы, что когда-то создали их, будто нарочно (хотя почему «будто»?) позаботились придать им как можно более зловещий и мрачный вид, способный отпугнуть самого отчаянного смельчака. Они даже издали внушали безотчетный ужас. «Ступай прочь, смертный, это место не для тебя, это место не для живых!»
— Что-то как-то не хочется туда идти! — выразил общее мнение Йорген фон Раух, он один из всех не боялся показаться трусом.
— Здесь останемся? — надменно ухмыльнулся Черный Легивар.
— Я же не сказал «не пойдем», я сказал «не хочется», — очень миролюбиво возразил ланцтрегер. — Вот тебе лично — хочется разве?
Бакалавр умолк, чтобы не пришлось лгать.
— …Сначала мы должны миновать внешнее скальное кольцо, — принялся рассказывать Семиаренс Элленгааль, желая отвлечь приунывших спутников от дурных мыслей; он хорошо помнил, как сам стоял перед Хагашшаем впервые, как трепетала его душа и все движения сковывал страх. — Прежде это было нетрудно, между некоторыми пиками есть вполне проходимые ущелья. Внутри лежит огромная котловина, каменистая и голая. А в самом ее центре — еще одна скала, и в ней — та самая пещера, вместилище Тьмы. Если все пройдет удачно — будем там под вечер.
— А дальше? — вежливо поинтересовался Кальпурций Тиилл.
Светлый альв лишь удрученно вздохнул в ответ. Карты фатума о том молчали. Они предписывали лишь одно: войти в пещеру. Что будет дальше, никто не ведал.
— Понятно, — кивнул силониец. — Живы будем — поглядим.
Нужное ущелье Семиаренс Элленгааль опознал сразу, две скалы по обе его стороны были очень приметными, они так сильно склонялись одна навстречу другой, что едва не смыкались в арку. Десять лет назад он под ней проходил беспрепятственно.
Но теперь здесь поселилось ЭТО.
Оно вылезло из пещерки старого, полусумасшедшего колдуна-отшельника, что некогда коротал свой век в этом мрачном месте, занятый написанием трактата «О смысле бессмысленного» — что-то в этом роде.
Оно было кошмарно.
Огромное — в два человеческих роста высотой, коротконогое и длиннорукое чудовище с горбатым загривком шло им навстречу странной, раскачивающейся, будто лишенной центра тяжести походкой. Из его узкого зубастого рыла капала зловонная слюна, тянулась нитями. Голодное безумие сверкало в желтых глазах. Но самое главное — плоть твари была прозрачна… «Как тело пещерной рыбы», — подумал бы Семиаренс прежде. Теперь у него родилось другое сравнение — «как руки Йоргена после колдовства». И он ужаснулся.
— Это клар, — очень спокойно сказал ланцтрегер фон Раух. — Он боится огня.
Но это был не клар. Подумаешь — клар! Это было МНОГО КЛАРОВ.
Они выходили из-за скал, шли один за другим, опираясь руками о камень, низко, по-волчьи пригнув голову к земле, выставив кверху острые хребты. Они шли убивать. И они не боялись ничего — даже огня. Он убивал их — а они не боялись, потому что знали только одно чувство — голод. Все остальное им было недоступно. Стало недоступно. Потому что раньше они были другими…