Тьма
Шрифт:
— Невелика беда. Капитан. От них не стоит опасаться подвоха. Они платят долг чести.
— Ты вечно напоминаешь, что побывал там.
— Чтобы ты лучше понимал нас.
Он сердито уставился на белокаменную твердыню.
— Как думаешь, стоит нам пропускать беженцев?
— Хм?
— Навесить на Длиннотень дополнительную обузу. Лишние рты или что-нибудь в этом духе?
— Так ведь он их ни за что не впустит.
Я до сих пор удивлялся тому, что Длиннотень разместил в своей крепости такой маленький гарнизон. В стенах Вершины никогда не собиралось более тысячи человек, включая слуг, домочадцев и тех беженцев, которые оказались там до разрушения лесов. Обычного, земного, способа отбить многочисленные атаки при таких обстоятельствах не существовало.
Правда, Длиннотень и не рассчитывал на обычные способы. Он полагал, что сможет отсиживаться сколько угодно под защитой могущественных чар.
— Не думаю, что это продлится долго, Мурген. Навряд ли… Воздух прочерчивали огненные шары. Налетевший ветер подхватывал бумажных змеев с подвесными корзинами: их притащили в обозе из самого Таглиоса. На таком ветру они могли подняться до гребня стены. Костоправ заявил, что привез их вовсе не для этого. Но для чего именно — распространяться не стал.
— Меня восхищает твое доверие, командир.
— Ага. На будущий год — в Хатоваре.
«На будущий год — в Хатоваре». В последние годы эти слова стали саркастическим лозунгом команды. Многие бывшие сослуживцы за это время плюнули на все и задали драпа на север. Служба у Таглиоса, с ее постоянным напряжением, не устраивала никого, кроме Госпожи.
Несмотря на крайнюю усталость, настроение у нее, похоже, было прекрасное. В обстановке, когда паранойя представляясь единственным здравым способом совладать с реальностью, она чувствовала себя как рыба в воде.
Костоправ не выказал удивления. Ибо не представлял себе, что цель, поставленная им перед Отрядом, может быть предметом насмешек.
Эта кампания угробила в нем чувство юмора. Или, во всяком случае, ввергла это чувство в коматозное состояние, на манер Копченого.
— Тай Дэй, как насчет того, чтобы нам прогуляться. Когда настроение у Старика портится, разумнее всего быть от него подальше.
Глава 49
Предполагалось, что Одноглазый заменяет меня в качестве летописца — во всяком случае до тех пор, пока не вернется и не будет введен в курс дела Дрема. Но те редкие случаи, когда я или Костоправ пытались взвалить на него эту работенку, послужили убедительным доказательством того, что Дрема нам жизненно необходим. Потому как работник из старого пердуна был аховый. Впрочем, в его возрасте оно и неудивительно.
Удивительно то, что он соблаговолил сообщить мне о замеченных им во время прогулки с Копченым небезынтересных фактах. Нет, записать он ни хрена не записал и детали, ясное дело, запамятовал, да и рассказал об увиденном не сразу — но ведь лучше поздно, чем никогда. Разве не так?
Может и так. Старина Копченый не был намертво прикован ко времени. Мы с ним вернулись к моменту, имевшему место вскоре после того, как Нарайан посетил Ревуна и их доверительный разговор был бесцеремонно прерван вконец распоясавшейся бандой озверелых приспешников Госпожи.
Сингх и Дщерь Ночи благополучно удалились в свои покои. Девочка почти не говорила. Нарайан явно чувствовал себя неуверенно в ее присутствии, хотя она была маленькой даже для своего возраста. Не обращая на него внимания, она примостилась за рабочим столом и подвернула фитиль маленькой лампы. Любопытно было видеть ее за той же работой, какой я занимался чуть ли не каждый день. Я ошарашенно следил за тем, как ее крохотная ручонка выводит слова на языке, которого я не знал, и как понял вскоре, на котором и сама она не умела ни читать ни писать. Ибо едва осознав, чем она занимается, я метнулся в прошлое в поисках объяснения. И выяснил, что она засела за писанину неделю тому назад.
Была полночь. Нарайан засиделся допоздна, пытаясь успокоить свою душу молитвой и достичь того состояния, в какое впадала Дщерь Ночи, когда она касалась богини. Он предпринял, наверное, сотню попыток, но ни одна из них не увенчалась успехом.
Неудачи уже не отзывались в нем болью. Нарайан знал, что отстранен, и желал лишь дозволения понять. На сей раз, едва его веки смежил тяжелый сон. Дщерь Ночи принялась трясти его за плечо.
— Проснись, Нарайан. Вставай.
Он с трудом разлепил глаза. Девочка пребывала в возбуждении, большем чем когда-либо, с того дня как узнала, что ей суждено стать орудием Кины, руками богини в этом мире.
Нарайан застонал. Больше всего ему хотелось оттолкнуть девчонку и велеть ей убраться на ее тюфяк, но он по-прежнему оставался преданным служителем богини, готовым исполнить ее волю. А воля дочери — как бы то ни осложняло жизнь — считалась воплощением воли ее божественной матери.
— В чем дело? — пробормотал он, растирая лицо.
— Мне нужны письменные принадлежности. Перья, чернила, чернильные камушки, перочинный ножик — все необходимое для письма. И большая переплетенная книга с чистыми страницами. Быстро.
— Но ведь ты не умеешь ни читать, ни писать. Ты слишком мала.
— Моей рукой будет водить Мать. Но я должна приняться за дело как можно скорее. Она опасается, что времени на то, чтобы завершить работу здесь, в безопасности, осталось совсем немного..
— Но что ты собираешься сделать? — спросил Нарайан, уже полностью проснувшийся и полностью сбитый с толку.
— Она хочет, чтобы я сделала копии Книг Мертвых.
— Копии? Но ведь эти книги утрачены невесть когда. Даже жрецы Кины сомневаются в том, что они существуют. Если вообще существовали.
— Они существуют, только в… в другом месте. Я их видела. И их надлежит вернуть в этот мир. Она скажет мне, что записать.
— Но почему? — после недолгого размышления спросил Нарайан.
— Книги должны быть возвращены в наш мир, дабы способствовать наступлению Года Черепов. Первая Книга — самая важная. Я еще не знаю, как она называется, но к тому времени, когда закончу писать, смогу ее прочесть и использовать для создания остальных Книг. А потом научу использовать их, чтобы открыть путь моей Матери.