«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
Фрекса хочет что-то возразить, но поздно: Борк уже положил трубку. Он достает платок и вытирает со лба капли пота. Направляется в бар, но, представив, какими попреками его встретят Керзен и Зуммер машет рукой и, словно спасаясь бегством, энергично выходит на улицу.
Прибытие в порт — пусть даже чужой — всегда праздник для моряка. А команда «Советской Латвии» вынуждена вот уже несколько часов отсиживаться на внешнем рейде на якоре. Настроение у всех упало. Опершись «спиной на поручень, моторист вытягивает из баяна заунывную песню. Моряки расселись кто где, томятся от скуки и угрюмо молчат.
— Хватит тоску нагонять! — сердито говорит немолодой электрик.
— По обстановке и песня, — отвечает баянист.
— Вот же народ, — сетует матрос Чайкин.
— На кой ляд строить порт у черта за пазухой? Строили бы на побережье!
— Что и говорить — нашли местечко. — Баянист во всю растянул баян.
— На побережье? — подхватывает кто-то из матросов. — А ты не видишь, какие тут скалы?
И вновь нудное молчание. Чайкин с отвращением отпивает глоток.
— До чего ж ехидное питье этот чай! Цвет как у пива, а вкуса нет. Штурман не говорил — как там, в Криспорте, с этим делом?
— Пиво везде хорошее… если до него доберешься, — поддразнивает Чайкина электрик.
— Поди знай, сколько еще дожидаться лоцмана, — говорит баянист.
— А там еще по реке шесть часов ходу, — морщится Чайкин. — За это время все забегаловки позакрывают.
— А сами не пройдем? — думает вслух баянист. — В Риге ведь обходимся без лоцмана.
— «В Риге»!.. — передразнивает электрик. — Не понять — всамделишный ты дурак или только прикидываешься? Точно не знает, какой здесь фарватер. Один из самых трудных во всей Европе. Это по плечу только лоцману, который знает реку как свои пять пальцев…
— Наш Тайминь тоже смог бы, — задумчиво говорит Чайкин. — Он тут служил в лоцманах.
Почти одновременно эта идея осеняет и капитана. Посоветовавшись с Дубовым, он отправляется вниз, к Тайминю. Бросив небрежный взгляд на фотокарточку Элеоноры Крелле, прикнопленную к стенке каюты, капитан Акмен тормошит за плечо второго штурмана.
Как и положено моряку, Тайминь спит чутко. Он мигом срывается с койки и, протирая глаза, спрашивает:
— Что случилось?
— Сможете провести судно в Криспорт?
Сон мигом как рукой сняло. И все же Тайминь колеблется.
— Не знаю… Столько лет прошло… Попробую…
Никогда еще капитан Акмен в штурманской будке не чувствовал себя таким лишним, как сейчас. Дубов, так тот может хоть свои трубки прочищать. Он старается не мешать колдующему над картой Тайминю. Наконец терпение у Дубова лопается.
— Ну как?
— Да вот вспоминаю вход… Пожалуй, можно будет…
— Так чего же еще ждать?! — встает Дубов.
— Нет, вы действительно беретесь за проводку? — не без волнения спрашивает капитан. — Все взвесили?
Тайминь после минутного раздумья говорит:
— Философствовать не люблю. Если прикажут, судно в Криспорт проведу!
Капитан выбегает на мостик:
— Поднять якоря!
Излюбленный уголок Фрексы в его просторном особняке — комната в башне, откуда открывается вид на гавань. Обычно Фрексе доставляет удовольствие смотреть на окутанные дымкой корпуса пароходов со стройными мачтами, по вечерам любоваться сигнальными огнями, слышать гудки приплывающих или уходящих кораблей. Однако сегодня консул держится от окна подальше — чего ради растравлять себя? И без того настроение дурное. Консул весьма недоволен собой. С забастовкой были связаны большие надежды, так сказать частного порядка, но для этого она должна была длиться ровно столько, сколько это было выгодно консулу. Теперь же, когда выяснилось, что доктор Борк занят подкупом депутатов, которым предстоит голосовать против торгового соглашения с Советским Союзом, забастовка может затянуться и причинить убытки судоходной компании Фрексы. Сейчас можно было весьма недурно заработать на транспортировании продовольствия в Бергхолъм. Фрекса наливает себе рюмку виски, которое, в общем, недолюбливает, и, морщась, выпивает.
Стук в дверь. Это может быть только слуга, и консул бросает, не поворачивая головы:
— Ну что там еще?
— Какой-то господин желает вас видеть.
— Разве я не сказал вам, что никого больше не приму?
— Виноват, но он приходит уже третий раз… Говорит, вопрос жизни и смерти… Потому я и осмелился вас потревожить.
Консул хмурит брови. Но раньше чем он успевает что-либо решить, в дверь нервно и торопливо даже не входит, а вбегает человечек в визитке, черном котелке и черных перчатках.
— Третий раз прихожу к вам сегодня, консул Фрекса! — кричит он обиженным, визгливым голосом. — Третий раз! А вы себе попиваете виски! Пьете, когда все висит на волоске.
— Может, зайдете в другой раз, господин Швик, — говорит консул. — Сейчас я занят.
В осуждающем жесте рука Швика протягивается по направлению к бокалу.
— Чем?! Вы пьете, а в это время погибают жители Бергхольма!
Консул кивает лакею, тот угрожающе движется на Швика. В этот момент в комнату входит Дикрозис. Манеры его непринужденны и самоуверенны. Он себе позволяет даже некоторую вольность в одежде — вместо галстука на шее повязана красно-бело-красная ленточка.
— Сенсационное сообщение, консул! — громко возвещает он. — В Криспорт идет судно! Оно уже миновало первый маяк.
— Быть того не может… — шепчет Швик. — Неужели и впрямь господь бог услышал мои молитвы? Почему же сразу не сказали, — обращается он к Фрексе, — о том, что пришли к соглашению с лоцманами? Вы перепугали меня до смерти.
— Ошибаетесь, — смеется Дикрозис. — Лоцманы бастуют. Я, как редактор «Курьера Криспорта», должно быть, знаю об этом лучше…
— Редактор? О-о! — Швик приподымает котелок. — Разрешите представиться: Швик, хороним оптом и в розницу. Всегда к вашим услугам!
— Умирать не намерен, — трясет головой Дикрозис.
— Но есть же люди и помимо вас! Ваш долг — думать о других. В Бергхольме ежедневно мрут десятки. Вашей газете следовало бы встать на борьбу с этой безумной забастовкой!
— Попрошу повременить со своими претензиями, господин Швик, — высокомерно перебивает его консул. — Что еще за судно? — Фрекса поворачивается к Дикрозису: — А может, это одна из ваших уток?