Точка опоры
Шрифт:
Димке хотелось выпрыгнуть из вагона, пробиться сквозь толпу и на ухо сказать Басовскому:
"Что вы делаете?! Уходите немедленно!.."
Но разве пробьешься туда?
С противоположного тротуара шаг за шагом наседал строй солдат. Ружья наперевес. Демонстранты, того и гляди, повыхватывают у них винтовки.
"Эх, если бы это случилось..."
Но где-то совсем рядом уже цокали копыта. Казаки врезались в колонну демонстрантов, засвистели нагайки...
Впереди казаков на вороном коне пробивался к флагу с золотой бахромой пристав. Димка услышала фамилию - Закусилов. Бьет плетью
Улица переполнилась гневными и отчаянными криками, стонами, матюгами и проклятьями. Блестели обнаженные шашки. Возле самой двери вагона мелькнуло окровавленное лицо женщины...
Появились лазаретные повозки с красными крестами, и санитары принялись укладывать раненых.
"Побоище безоружных!
– У Димки сжались кулаки.
– Вот он каков, Ника-Милуша! А где же товарищ Дементий?.."
Димка пробилась к самому выходу: придерживаясь за поручень, смотрела вперед. О субъекте в смушковой шапке она уже давно забыла. Оставалась одна забота - отыскать Дементия. Цел ли он?..
Но в волнующемся людском месиве разве отыщешь?.. Нет его. Нигде не видно.
На помощь пехоте и казакам примчались на разгоряченных конях жандармы, успевшие "поработать" где-то в другом месте. И демонстранты шаг за шагом отступали в неширокий переулок, как в ловушку...
До темноты не удалось "водворить порядок". То в одном, то в другом конце города демонстранты снова сбивались в колонны, и опять гремело грозное требование: "Долой самодержавие!"
И на следующий день Киев продолжал бурлить.
Димка всего лишь на несколько минут забежала в гостиницу; расплатившись за номер, сказала: "Уезжаю в Симферополь"; с желтым сак-чемоданом и горбатой корзиной в руках вышла на улицу.
Поздно ночью филер из летучего отряда вручил своему старшему, Сачкову, называвшемуся в Киеве Ершовым, проследку, в конце которой было записано: "Наблюдаемая "Модная" поселилась в странноприимном доме No 4 Михайловского монастыря".
Новицкий торжествовал: за два дня схвачено более двухсот человек. Среди них - агент "Искры" Иосиф Басовский, он же Дементий. Редкостный улов!
Дело прогремит на весь мир! И все газеты будут писать об искоренении марксизма! Как раз перед его, генерал-майора... Нет, уже, вне всякого сомнения, перед его, генерал-лейтенанта Новицкого, юбилеем. И государь одарит его щедрой наградой.
Бауман приехал в Киев, когда там еще продолжали хватать неблагонадежных. От уцелевшего комитетчика узнал об исчезновении Димки, об аресте Басовского: совещаться было не с кем. Оставалось только самому заметать следы.
Возвращаться прямо в Москву Грач не рискнул - попросил купить билет в Воронеж. И в поезд сел не на вокзале, а на следующей маленькой станции.
Но в тот же вагон сели филеры Зубатова.
Заметив их, Николай Эрнестович ночью выпрыгнул из поезда посреди перегона. К счастью, отделался легкими ушибами. Появляться на станциях той же дороги для него было рискованно.
А с арестом "Модной" Новицкий не спешил. Было похоже, что при возвращении за границу она воспользуется тем же путем, по которому Басовский перевозил "Искру". Надобно проследить голубушку до конца. Тогда и улов еще увеличится, и путь для нелегальщицы будет окончательно закрыт.
Но где же она?
От летучих филеров аккуратно приходили проследки. И вот пришла последняя: "5-го февраля наблюдаемая взяла билет до Ровно и с поездом No 1, отходящим в 7 ч. 30 м. вечера, выбыла из Киева. Утром следующего дня на станции Здолбуново "Модной" в поезде не оказалось".
Исчез и желтый сак-чемодан. Осталась только горбатая корзина с ручкой. Пустая!
Где скрывалась Димка и как ей удалось перебраться через границу, никто не знал.
Лишь через девятнадцать дней Надежда Константиновна сообщила намеками в Москву Бауману: "Димка вчера вернулась из кругосветного плавания".
Но письмо попало в руки Зубатова.
А Баумана, повозив по каталажкам и тюрьмам, к тому времени уже отправили в Киев, чтобы там присоединить к другим агентам "Искры", большой процесс над которыми готовил генерал Новицкий.
Василий Дементьевич, отправив Баумана в Лукьяновскую тюрьму, окруженную высокой крепостной стеной, с удовольствием потер руки:
– Вот и Грач у меня в надежной клетке! Теперь уж не улетит!
Лукьяновка считалась крепкой и надежной тюрьмой. Правда, однажды бежали из нее трое политических заключенных, но это было так давно, что о прискорбном случае теперь ни сам генерал, ни его подчиненные, ни смотритель тюремного замка - никто не вспоминал.
2
Колыхнулись половинки занавеса, медленно поплыли в стороны, и открылась давно знакомая декорация: гостиная с колоннами, за ними большой зал. Там накрывают стол для именинного завтрака. На сцене чеховские сестры: Маша в черном платье, Ольга - в синем, Ирина - в белом. Светлое идет к ее пышным золотистым волосам.
Но что это? Сегодня она какая-то необычная, чересчур нервная. Кажется, вот-вот позабудет слова и взглянет на суфлера, как на спасителя.
Савва Тимофеевич подался вперед, навалился грудью на борт директорской ложи. Он видел Марию Федоровну в этой роли по меньшей мере два десятка раз. Всегда засматривался на нее. Помнил все жесты, все слова и паузы, все мельчайшие нюансы интонаций. Актриса очаровывала его и красотой, и пластичностью, и голосом. Звучным, мягким, певучим. А сегодня, словно после простуды, примешивается легкая хрипота.
Здорова ли она?
Вот сейчас посмотрит в окно, скажет: "Я не знаю, отчего у меня на душе так светло!" Всегда при этом трогала душу мечтательная радость именинницы. А сегодня... Не то. Ничего похожего на радость. Видать, кошки скребут у нее на душе. Не почувствовали бы зрители, не пробежал бы холодок по рядам...
Вот Ирина спрашивает: "Отчего я сегодня так счастлива? Словно я на парусах". И опять не то. Ветер не дует в ее паруса. Она - на грешной земле, и счастье отвернулось от нее.