Точка опоры
Шрифт:
– Алексей Максимович, насколько мне известно, деньги не чеканит, улыбнулся Морозов уголками губ и, подаваясь грудью к столику, спросил в упор: - Для "Искры" надо?.. Понимаю... Видать, умнейшие там люди. России нужны такие. Партию сколачивают крепкую. И знают, кого в финансовые агенты завербовать. Разве вам откажешь? Но уговор: уж вы мне свежий номерок приберегите.
– Неужели читаете?
– Голубушка!
– Морозов прижал руки к груди.
– Я - капиталист и должен знать, куда пойдут мои деньги. И мне небезразлично, что там пишут о нас, какое завтра будет солнышко над миром.
Распахнув пиджак, достал часики:
– О-о, засиделся я у вас!
– Прощаясь, сказал: - Чек доставлю завтра. Попы говорят: добрые дела зачтутся на том свете, а мне бы - на этом, после вашей революции. Если доживу...
– Савва Тимофеевич!..
– Молчу, молчу...
– Поцеловал руку.
– С вашего разрешения, завтра в это же время.
Дядю Мишу выпустили под поручительство Желябужского. Студент сразу же стал перевозить в Бутырки полушубки и валенки, полученные от Морозова; одел в них девяносто пять заключенных за "беспорядки скопом", которых по царскому повелению высылали в Сибирь; всем говорили:
– Это от политического Красного Креста.
3
По воскресеньям Анна Егоровна стряпала пироги. Муж любил "весенние" с зеленым луком и яйцами, дети предпочитали "зимние" - с ливером. Вот и сегодня им были обещаны ливерные. Кто же думал, что все переменится? Оказалось, что и у начальства бывает семь пятниц на неделе.
Анна Егоровна встала рано, сказала мужу, чтобы вскипятил самовар, и торопливо накрыла стол: нарезала хлеба, поставила масло, положила кренделей в сухарницу.
Дочь, гимназистка с пышными косами, увидев, что мать уже наряжается перед зеркалом, капризно скривила губы:
– Ну уж, мама... Опять ты...
– А пирогов тю-тю!
– присвистнул сын, пробегая по коридору к умывальнику.
– Знал бы - еще поспал.
– В следующее воскресенье обязательно с ливером.
– Ты обещала сегодня.
– Меня ждут... Девочка моя милая!
– Анна Егоровна поцеловала дочку в щеку.
– В Красном Кресте...
– Опять в Бутырки? Передача революционерам?
– спросил сын.
– А кому сегодня, мамуля? Кому?
– Много будешь знать...
– Серебрякова поворошила сыну кудлатые волосы, - ...говорят, скоро состаришься.
– Ну, до этого далеко!
– снова присвистнул сын.
– Может, еще и мне... Вот так же передачи...
У Анны Егоровны дрогнули плечи, по спине прокатился холодок.
Поспешив на выручку, отец осадил сына:
– Не суйся в дела взрослых. Тебе еще рано.
Павел Алексеевич, подавая детям пример, никогда не спрашивал, куда и по какому делу идет жена, - сам когда-то, будучи сотрудником газеты "Русский курьер", оказывал охранке немалые услуги до тех пор, пока не заломил такое высокое жалованье, что ему указали на порог.
Сын не унимался:
– А к нам опять кто-нибудь приедет с заграничным чемоданом? Да, мама? Мне бы такой.
– Держи язык за зубами!
– приказала мать и, уходя, стукнула дверью.
На лестничной площадке приостановилась, тяжело выдохнула:
– Какой-то кошмар!.. Они уже бредят
– Готова была схватиться за голову.
– Если скоро не искореним... А они узнают обо мне... Что же делать?.. Ума не приложу...*
_______________
* Много лет спустя дочь Серебряковой, узнав о провокаторстве матери, оказалась в лечебнице для душевнобольных.
От тяжелого раздумья Серебрякова очнулась, когда услышала колокольный звон. Над Москвой расстилался такой густой в могучий медный гул, какой бывает только в самые большие праздники: звонили на колокольнях всех церквей и церквушек. Анна Егоровна перекрестилась и, сунув руки в массивную муфту, вышла на улицу.
Дворники, кухарки, приказчики и прочий городской люд спешили к Кремлю. Не опоздать бы ей. И Серебрякова прибавила шагу. Будто не зная ничего, спросила у какой-то женщины в клетчатой шали:
– Куда это православные торопятся? Ровно к пасхальной заутрене.
– Поглядеть на мастеровых. К царю на поклонение идут. К ослободителю крестьян.
– Надумали тоже - памятнику кланяться!
– пробурчал мужчина в пальто с поднятым каракулевым воротником.
– Бесчувственная бронза!
Анна Егоровна знала: шествие приурочивали к сорок первой годовщине и 19-е февраля объявили праздником, но не успели поднять мастеровщину. Сочли - лучше в воскресенье, сразу после обедни. И вот гудят над Москвой колокола - сейчас начнется шествие. Успеть бы дойти до Кремля.
Но Анна Егоровна не смогла протиснуться на Красную площадь: мимо Исторического музея медленно и как-то понуро двигался сплошной людской поток. Шли металлисты в потертых полушубках и пальтецах, машинисты и кочегары в куртках, пропахших машинным маслом и паровозным дымом, шли ткачихи в плюшевых жакетках и стеганых кацавейках.
Перед воротами Никольской башни мужчины неохотно снимали шапки, видно, кто-то надоумливал нерадивых да опасавшихся простуды.
В толпе любопытные приподымались на цыпочки, чтобы через плечи и головы взглянуть на площадь, один другому пересказывали, что к Спасской башне движется такой же людской поток. Анна Егоровна повернулась и, высвободив одну руку из муфты и локтями расталкивая встречных, быстро пошла мимо решетки Александровского сада. Не опоздать бы к началу. Интересно, кто там будет говорить речь? Будут ли петь? Эх, надо бы вперед пустить духовенство - спели бы что-нибудь торжественное.
Через Троицкие ворота она в толпе таких же взбудораженных новостью горожан вошла в Кремль. Возле арсенала в нескольких местах были выстроены солдаты. Кажется, это называется поротно. Приклады винтовок примкнуты к ногам. Одеты в парадную форму. Правду говорили о приказе великого князя: выведут солдат на поклонение! А может, на всякий случай: береженого, говорят, бог бережет.
В Кремле преобладала нарядная публика - мужчины в бобровых и каракулевых шапках, дамы в меховых манто и ротондах, в Соболевых шапочках, с вуалетками на лицах, разрумяненных морозцем. Они только что вышли из Успенского собора, где преосвященный в присутствии великого князя отслужил панихиду по убиенному императору.