Точка

Кокоулин Андрей Алексеевич

— Ты… не… — проговорил Искин.

— Я знаю, знаю, — сказала девчонка, ложась на него.

Прядки ее волос обмахнули ему лоб. Губы попали в губы. Жар от губ поплыл по горлу вниз, заставляя проседать грудь, живот. Искин усилием воли отвернул голову.

— Нет. Нельзя.

— Почему нельзя? — зашептала Стеф, ползая по нему ладонями. — Дурачок. Я же сама. Я сама хочу, понял?

— Ты…

Искин попытался оттолкнуть ее, но оказалось, что руки его спутаны, стянуты простыней, хвост которой еще и захлестнул шею.

— Ты

устал, — зашелестел голосок Стеф. — Я все сделаю. Ты просто лежи. Тебе будет приятно, я умею.

Ее тело медленно заскользило по Искину вниз. Искин чувствовал грудь Стеф, язычок Стеф, пальчики Стеф — сначала через складки простыни, потом уже обнаженной кожей. В голове стучало: что она делает? Почему я ничего не делаю? Да-да-да-да, стоит освободиться. Если она спустится еще чуть ниже…

— Не вертись, — приподняла голову Стеф.

Искин напряг шею.

— Это непра…

Он выдохнул, когда девчонка переползла через его вздыбленные трусы, потому что успел ощутить ее своей плотью.

Жарко! Жарко!

— Постой.

Стеф замерла. Вместе с ней замер Искин.

— Что?

— Ты возбудился.

— Я…

— Ага. Так даже лучше.

Ладонь Стеф нырнула ему под резинку трусов. Пальцы сомкнулись у основания члена. Искин хватанул воздух ртом.

— Ничего, большой, — сказала Стеф.

Искину удалось выпростать руку. Он попытался поймать девчонку за плечо, но кончики пальцев лишь скользнули по коже.

— Сто… Стой!

— Что, ты любишь помедленнее? Хорошо.

Трусы поползли у Искина с ягодиц. Освобожденный член, полный напряжения, рвущийся вверх, ввысь, тут же был захвачен Стеф.

— У тебя давно не было женщины, да? — спросила она.

— Хва…

Искин почувствовал, что если Стеф сделает еще несколько плавных, оглаживающих движений рукой, он изольется спермой. А если она накроет его член ртом…

— Хватит!

Он вскинулся, срывая оковы простыни, и сел, ошалевший, ополоумевший, на матрасе. Грудная клетка ходила ходуном.

— Хва…

Несколько мгновений Искин хрипел и пялился в темноту. Пот щипал глаза. Член подергивался, словно жил своей жизнью.

— Стеф.

Девчонки не было у него в ногах. Искин повернул голову и на какое-то время просто впал в ступор, разглядев фигуру Стеф, проступающую в складках одеяла. Тут надо было или признавать за девчонкой способность за долю секунды бесшумно перемещаться в пространстве, или подозревать себя в галлюцинировании наяву.

Господи! — понял он. Я заснул! Мне снилось!

Облегчение было настолько велико, что Искин упал обратно на матрас. Ох-хо-хо. Он скорчился в беззвучном смехе. Мы не занимались любовью. Она не лезла мне в трусы. Господи, как хорошо, когда к тебе не лезут в трусы. Искин опустил руку вниз и обнаружил, что живот его и паховые волосы в липкой и влажной сперме.

Дьявол.

«Это называется поллюцией», — произнес в его голове голос, похожий на голос

Берштайна. Но и это не стало для Искина огорчением. Главное, ничего не было.

Не было!

— Стеф, — тихо позвал он.

И обрадовался, что девчонка не слышит, спит, видит сны. Искин кое-как поддернул сбитую простыню и вдруг вспомнил, о чем думал до появления Стеф у его комнаты.

Раухер.

Раухер, намекнувший, что скоро все китайцы станут шелковыми и послушными. Впрочем, наверное, не только китайцы. И рядовых граждан Остмарка не минует чаша сия. Ведь есть Аннет, есть Паулина, есть малолетние грабители. О, как можно было не сообразить! Кто-то, о ком знает Раухер, проводит в городе скрытную вакцинацию юнитами!

Раухер знает!

Или нет? Или он, как любой обыватель, переживший страх сделаться фольдландовской, штерншайссеровской марионеткой, везде и всюду видит признаки скорого юнит-завоевания? Слухи, видимо, и так ползут по городу. Ах, ах, ребята-грабители выносили ценности не по своей воле! Да-да, и Толльмайстер… не знаете Толльмайстера? Гюнтер Толльмайстер вчера стащил из мясной лавки окорок, но, когда его поймали, сказал, что не помнит, чтобы брал что-то кроме заказанной ранее вырезки. Возможно, он давно заражен юнитами. Это они, они распорядились его рукою!

Нет. Искин снова сел на матрасе. Раухер точно что-то знает. Он был слишком уверен в своих словах. Искал, с кем бы поделиться. Почему бы не со случайным посетителем китайской пекарни? Его распирало-таки от знания. Тем более, он был пьян. Скоро, скоро… Не говорил ли он о сроках? Нет, не говорил. А может, узнал через вторые руки — от приятеля, жены, родственника. Кто-то ему рассказал.

Искин попытался вспомнить, как Раухер выглядел, и выловил из памяти только короткое серое (или светло-коричневое?) пальто и покатый, освещенный фонарем лоб. Ах, да, глаза выпуклые. Все остальное совершенно стерлось. Даже имя. Раухер, Раухер. Зигмар? Вернер? Или Эдгар? Там был еще бар, наискосок от пекарни, и Раухера наверняка там помнят. Спрашивать надо там. И в барах поблизости. Не случайно же его занесло на Редлиг-штросс? Скорее всего, он появляется в окрестностях регулярно. Живет или работает. Или кого-то навещает.

Стоит позвонить Мессеру.

Ох, сообразил Искин, и насчет Аннет надо позвонить Мессеру. Там еще одна зацепка. Любовница ее мужа, которая где-то раздобыла юнитов, чтобы разбрызгать их по чужому дому. Значит, у нее есть доступ к рабочим партиям. Откуда бы еще она их взяла? И, возможно, эта любовница будет поважнее Раухера. У Раухера только язык, а у дамы — юниты.

Заснуть не получалось. Мысли ходили табунами, матрас был недостаточно мягок, на боку сдавливало ребра, на спине начинали болеть лопатки. А кроме того картинки из недавнего сна то и дело вспыхивали в мозгу. Не сказать, чтобы картинки были не приятные, но приводили Искина в смущение и в боевое состояние.