Точка
Шрифт:
— Из Фольдланда?
— Да, из Кинцерлеерна.
— А что с матерью?
— Умерла.
Наклонившись, Искин выложил свой идентификатор.
— Я прошу зарегистрировать ее, как мою дочь.
— Это достаточно редкий случай, — сказала брюнетка. — Ее проверяли на юниты?
Искин вздохнул.
— Мы собираемся сделать это в «Альтшауэр-клиник». Но, как вы понимаете, без регистрации в обследовании нет смысла.
— А в карантинный центр…
Искин качнул головой.
— Мне бы не хотелось потом полгода выцарапывать ее из рук санитарной службы. Вы же знаете, какая там бюрократия и неразбериха.
Его расчет оказался верен. Санитарную службу даже
Побаивались, уважали, но не любили. Слишком много власти было у санитарных инспекторов. Больше, чем у иного полицейского комиссара.
— Понимаю вас, — вздохнула брюнетка. — Но вы должны отдавать себе отчет в том, что без санитарной книжки документы девочки будут недействительны.
Искин кивнул.
— Я знаю. Мы идем в «Альтшауэр-клиник» завтра.
— Это не обязательно. У вас есть неделя, — сказала шатенка. — В течение этого срока вы должны пройти обследование на заражение юнитами.
— Еще полтора года назад срок был три дня, — поделилась ее коллега.
— А лет шесть назад никого из беженцев даже не выпустили бы в город, — улыбнулся Искин. — И без документов людей на улице забирали на карантин.
Шатенка передернула плечами. Некрасивое лицо ее скомкалось в переживаемых чувствах.
— И не напоминайте!
— Хорошо, не буду, — сказал Искин. — Что нам нужно делать?
— Вот.
Брюнетка подала ему лист бумаги, на котором успела набросать последовательность действий и номера кабинетов. Номер двадцать третий. Картотека. Завести картотечную карточку. Номер тридцать седьмой. «Sofortiges Foto AGFA». Моментальное фото AGFA.Сфотографироваться. Три карточки пять на четыре. Стоимость — одна марка (за срочность). Номер двенадцатый, первый этаж. С фотографиями и карточкой из картотеки — в документальный отдел. Отдать, вернуться сюда и ждать внутренней корреспонденции.
— Ясно, — прочитав, сказал Искин.
— Стефани, — позвала Стеф шатенка, — подойди сюда.
Она вручила ей листок с печатью. Это было направление в городскую больницу. Вши, туберкулез, дезинтерия — на наличие этого ее обязательно должны проверить. И по женской части, конечно.
— Благодарю вас, фрау, — сказала Стеф.
— Кстати, — обернулся уже в дверях Искин, — а почему у вас так мало народу?
— А вы не знаете? — удивились женщины. — Мы большей частью уже переехали на Кайзертур-аллее. Вам еще повезло, что вы нас застали. Площади для отделов не подготовлены, но обещают к первым числам мая решить эту проблему. А так на первом этаже и в правом крыле почти никого не осталось. Кабинеты закрыты.
— И что здесь будет? — спросил Искин.
— Кажется, какая-то организация, — пожала плечами шатенка.
— Что ж, понятно, — сказал Искин. — Спасибо.
Дальше они мотались по кабинетам, вымеряя шагами длинные, извилистые коридоры здания. Полчаса провели в картотеке, где грудастая женщина с бульдожьим лицом устроила Стеф форменный допрос, записывая в карточку имя, фамилию, возраст, место рождения, правша она или левша, цвет глаз, особые приметы. От нее они получили плотную картонную бирку с номером и штампом. С этой биркой в тридцать седьмом кабинете усталый пожилой фотограф с отвисшей нижней губой и тоскливыми глазами посадил Стеф на фоне белой стены и сделал несколько снимков монструозным, выкатным, на колесиках, аппаратом, который тут же принялся гудеть, пощелкивать и что-то перемещать в своих железных недрах. Здесь же, в закутке за аппаратом, фотограф принял от Искина плату и пробил чек. Лем хотел было его спросить, почему он доплачивает за срочность, если фото моментальное,
— Вам теперь на Хумбольдт-штросс, там выдача.
Искин улыбнулся в прорезанное в фанере окошко.
— Спасибо, я знаю. Они не собираются переезжать?
— Нет, вроде бы.
Когда он вернулся к Стеф, та в гордом одиночестве вышагивала от одной стенки к другой рядом с дверью двенадцатого кабинета. При этом, разворачиваясь, вставала на носки и поддергивала штаны. Это было забавно, так и хотелось улыбнуться.
— Что, наша очередь? — спросил Искин, уминая документы во внутреннем кармане пиджака.
Стеф кивнула.
— Тогда пошли, — он взялся за дверную ручку.
— Я не могу, — сказала Стеф, продолжая изображать добросовестного коридорного патрульного.
— Почему?
— Потому что я терплю.
Искин поймал ее на очередном шаге.
— В смысле?
— Если походить, не так хочется писать, — шепотом объяснила Стеф. — А там, наверное, придется стоять.
— О, Господи! — сказал Искин и отвел девчонку в нишу к туалетам. — Давай. Только быстро.
— Это все фруктовая вода, — сказала Стеф, исчезая за дверью.
— А самой не сообразить?
— Не-а, — отозвалась девчонка. — Я очередь держала.
Искин вздохнул. Ох, Стеф. На все есть ответ! Он потер тупо занывшую грудь. Почему-то вспомнилась Хельма, ее лицо, вытянутое, с длинноватым носом, веснушками и маленьким ртом. Большие, удивленно распахнутые глаза делали ее прекрасной. Если бы у них случилась дочь, то была бы она уже одного возраста со Стеф. Или даже на год или на два старше. Но случилось другое.
Исправительный изоляционный лагерь для неблагонадежных элементов Шмиц-Эрхаузен главного административно-хозяйственного управления Хайматшутц.
Искин прикрыл глаза. Нет, вспоминать Хельму было не к добру. Как только он видел ее перед глазами, обязательно происходила какая-нибудь гадость. В прошлый раз пришлось спешно бежать из тихого Бренна. Хотя виной тому мог быть и приступ паранойи. Может, сейчас на Хумбольдт-штросс ему не продлят статус?
— Я все.
Стеф вышла из туалета, тряся мокрыми руками.
— Там что, нет полотенца? — спросил Искин.
— Не-а.
— Ну, вытри о брюки. У меня нет с собой платка.
Они подошли к кабинету и обнаружили, что он закрыт. Искин постучал, ответом ему была тишина. В коридоре все также, пялясь в пустое, открывающееся ему пространство холла, сидел за столом молодой человек.
— Извините, — обратился к нему Искин, — мы должны были попасть в двенадцатый кабинет, но он почему-то заперт.
— Это не удивительно, — сказал мужчина, чуть повернув голову. — Вы не знаете внутреннего распорядка.
— Возможно.
На лице мужчины отразилась слабая улыбка.
— У нас — обеденный перерыв.
— А вы? — спросила Стеф.
— Я? — нахмурился мужчина.
— У вас, наверное, тоже должен быть обеденный перерыв.
— У меня?
Мужчина привстал, снова сел, поднялся уже полностью. Рот его приоткрылся. Глаза сделались напряженными.