Точка
Шрифт:
— Почему же все хотят вернуть такую древность? — спросила Стеф.
— Потому что им кажется, что эта древность — ослепительна, и им достанется кусочек древней славы, — сказал Искин. — Спроси чего-нибудь полегче. Гоняться за призраками былого — наша национальная забава.
— И Остмарка, — добавила Стеф.
Они пошли по тихому коридору с лавками у стен. Белели двери, начинаясь с двадцать первого номера. По левую руку были четные, по правую — нечетные.
— Вообще-то, — сказал Искин, — британцы тоже не против вернуться
— А он был до или после Барбароссы?
— До. Лет на шестьсот раньше.
— Пфф! Откуда они знают, что тогда было хорошо?
— Они и не знают. У них есть только древние баллады. Героические. Где один король сразил другого.
Они обогнули выступ. В нише за ним обнаружилась площадка с уходящим наверх лестничным пролетом, тут же у окна под подоконником, на черно-белых плитках стояла урна, из которой вился вверх зыбкий сигаретный дымок — кто-то не погасил окурок. Дальше опять пошли двери. Двадцать седьмая и двадцать восьмая. Никаких указателей не было, хотя Искин помнил, что в прошлый раз, хоть и редкие, но висели таблички.
— А мы правильно идем? — спросила Стеф.
— Вроде бы да, — сказал Искин, надеясь увидеть хотя бы одну живую душу, у которой можно будет спросить про регистрацию.
Коридор был пуст.
— Давай спросим в каком-нибудь кабинете? — предложила Стеф.
Искин остановился.
— По-моему, это было дальше.
— Пфф!
Стеф с ходу решительно потянула ручку ближней двери. Дверь оказалась заперта. Тогда Стеф выбрала своей целью следующую.
— Здравствуйте, — она головой нырнула в открывшийся проем. — А где здесь происходит регистрация?
Искин не успел вмешаться.
— Стеф!
Что ответили девчонке, он не услышал, но по покрасневшим ушам, по напряженной позе, по вцепившимся в ручку пальцам понял, что неучтивого юного посетителя, посмевшего сунуть свой нос в кабинетную тишь, поставили на место.
— Простите, — оттягивая Стеф в коридор, Искин на мгновение заглянул сам. — Простите, мы не хотели помешать…
Он мельком увидел толстощекое лицо с крючковатым носом и жирными губами, шею, стянутую воротником серого, гражданского мундира, стакан чая, поднесенный к губастому рту.
— Извините.
Искин закрыл дверь, но Стеф проворно открыла ее снова.
— Вы сами — дурак! — крикнула она и потянула Искина прочь от багровеющей, всплывающей будто солнце над столом физиономии чиновника.
Дверь хлопнула. Искину пришлось вслед за девчонкой нырять за стенной выступ дальше по коридору.
— Он может вызвать полицию.
— И что? Он обозвал меня дураком! — заявила Стеф.
— Но ты действительно поступила не очень умно.
— Тогда бы уж назвал дурочкой.
Искин оглянулся.
— Ладно. Кажется, это здесь.
Он смутно припомнил, что Принцель, после Шмиц-Эрхаузена устроившийся в Центр мелким служащим, кажется, именно сюда приводил его для оформления три года назад. Вряд ли что-то изменилось. По крайней мере, скверно окрашенная квадратная арка, ведущая к туалетам, осталась такой же скверно окрашенной. Разве что вдобавок облупилась кое-где. А дальше уж точно должны быть таблички.
«Rezeption». «Kartothek». «Archiv». И другие.
— Сюда.
Искин завернул в отросток, освещенный желтой лампочкой. Пол здесь был на ступеньку ниже. Двери шли часто, из-за них, обитых коричневым дерматином, летели звуки жизни — голоса, щелканье клавиш, скрипы мебели. Короткими рядами у серо-зеленой стены стояли стулья, сколоченные то по три, то по четыре штуки вместе.
— Теперь точно сюда.
Искин узнал нишу с окном, выходящим на внутренний двор, и прошел дальше. «Rezeption». Он остановился у белой двери. Память не обманула.
— Здесь? — спросила Стеф.
— Да, — Искин взял девчонку за плечи. — Итак, ты — моя дочь, Стефани Искин. С твоей матерью я в разводе, ты сбежала ко мне из Фольдланда.
— Мама умерла, — сказала Стеф. — Я сбежала от отчима.
— Так даже лучше.
Искин взял ее ладонь в свою.
— Разрешите? — он открыл дверь.
В небольшое помещение были втиснуты три стола, заполненные папками стеллажи и книжный шкаф с застекленными дверцами. Единственное узкое окно было занавешено зеленой шторой. На двух столах стояли пишущие машинки «Rheinmetall». Третий, дальний, стол использовался, видимо, как место для хранения документов, разобрать которые было некогда. Весь он был завален бумагами. Правда, стаканы и сахарница отвоевали себе крохотный уголок. На одной стене висела карта Остмарка с опасно краснеющей границей Венгерского Королевства. На другой висел детальный план города.
Люстра о четыре рожка имелась одна на все помещение, но давала достаточно света. На взгляд Искина, светила даже чересчур. Один рожок можно было со спокойной совестью и в целях экономии выкрутить.
— Здравствуйте.
Он сощурился, разглядывая сидящих за столами женщин. Они были в блузках и строгих серых пиджаках. Одна худая, другая полная. Брюнетка и шатенка. Искин их не помнил. В памяти его лица не отпечатались.
— Вам что-то нужно? — спросила шатенка, кашлянув.
— Нужны регистрационные документы, — сказал Искин, подводя Стеф к столу. — Это моя дочь, она из Фольдланда.
— Стефани, — сказала Стеф.
— Какие-нибудь документы на нее вообще у вас есть? — спросила брюнетка.
— Откуда? — развел руками Искин. — Я даже не знаю, как она через границу перешла.
Шатенка наклонила голову. На ее морщинистом, остроносом лице появилась гримаса неудовольствия.
— И что нам тогда писать?
Стеф подступила к столу.
— Вы можете записать, что я Стефани Нойбауэр, если по маме, и Стефани Искин по папе. Мне пятнадцать с половиной лет. И я сбежала от отчима.